Честная игра

Уэдсли Оливия

— Но вы должны радоваться и веселиться, лорд Вильмот! — запротестовала она. — Послушайте только! — она открыла окна, и слабые отголоски превратились в один сплошной могучий гул. — О, можете ли вы поверить этому… — воскликнула она. — Ведь мир, мир…

Она ушла, и Джервез остался со своими колеблющимися мыслями и колеблющимся светом в комнате.

А в Иоганнесбурге… ни Ванда, ни он не чувствовали друг к другу идеалистической любви; это была любовь современная, свободная, не накладывавшая никаких уз, и, вместе с тем, чрезвычайно примитивная.

И все же Ванда отказалась выйти за него

замуж.

— О, Флик, мой дорогой, любимый, — говорила она, — вам не так уж хочется жениться на мне — так же, как не хочется навсегда остаться здесь! А если мы поженимся, это будет наиболее подходящим местом для нас. Я не принадлежу к тем людям, которые свободно дышат в Лондоне. Африка мне больше подходит. Этого времени мы не забудем: львы и любовь, и смех. Пусть все останется так. Я знаю, что ваша честь — ревнивое божество, а я свободу понимаю так, а не иначе. Я не хочу и, в некотором отношении, я даже не могу…

Он предполагал вернуться… Лондон был для него еще пустыннее, чем африканская пустыня; он часто думал о Ванде.

Но война была объявлена, и они разъехались в разные стороны: Ванда уехала в Конго, а он — во Францию. И Ванда после войны не возвратилась.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть даже мягких сумерек… Так много, так ужасно много кончилось для него в этот пасмурный полдень. Бесконечная тоска овладела им. Он спасся; но что пользы в том, что он здесь? Что пользы в безопасности, в уверенности, что он не разделит участь других? Его брат, двое кузенов, молоденький племянник… А сколько друзей!.. И вот перемирие…

Лучше было бы опять пойти на фронт и больше не возвращаться…

С глубоким вздохом он стряхнул с себя тяжелые воспоминания. Он жил «для этого», как неопределенно выражалась окружавшая Филиппу молодежь, когда говорила о какой-нибудь своей цели.

Действительно, «для этого», потому что завтра он поедет в Марч. Во всяком случае, — думал он со слабой улыбкой, — его решение принято; по крайней мере, он знает, на ком он хочет жениться.

А Филиппа вырвала из его жизни всякие другие интересы, которые у него были в прошлом и настоящем. Он впервые увидел ее, насколько он мог вспомнить, с Биллем на сборном пункте перед охотой.

Стоял один из тех дней, когда небо кажется перламутровым, все окутано золотистой дымкой и напоено ароматом, и воздух тихий, тихий…

Ее можно было принять за мальчика; такая же небрежная поза, а ее сапоги, — как она сообщила впоследствии, — были точной копией сапог Корна…

— Майор Корн дал мне свои для фасона, — сообщила она, взглянув на него серьезными глазами, желая, чтобы он хорошенько почувствовал всю важность этого сообщения.

В это февральское утро все и началось — Джервез окликнул Билля, а Билль представил Филиппу: «Моя младшая». Глаза Филиппы под твердыми полями шляпы все время встречались с глазами Джервеза; она улыбалась ему открытой улыбкой, и он как-то странно ощутил эту милую улыбку и пристальный взгляд темных глаз. Только несколько месяцев спустя он убедился, что глаза у Филиппы не были темные; в действительности они были цвета янтаря, но их оттеняли черные ресницы, и оттого они казались темнее.

Может быть, поэтому она одно время так любила янтарь; но затем она изменила

ему и стала предпочитать нефрит. Джервез узнал об этом и подарил ей на Рождество нефритовое ожерелье.

Билль Кардон немного поворчал, показал подарок жене и бросил ей выразительный взгляд. Филиппа воскликнула: «О, восхитительно!» и беззаботно обвила им свою красивую белую шею, а, может быть, даже и просто швырнула его на свой туалетный столик, как будто бы это были простые стеклышки.

Ей нравился Джервез. Она восторгалась его верховой ездой, его удивительной игрой в поло. Она тогда как раз была в большом волнении по поводу «одного дела» с Тедди Мастерсом, двадцатидвухлетним молодым человеком, побывавшим один год на войне и до сих пор украшавшим армию его величества. И он должен был в ней оставаться, пока его не выгонят из-за недостатка средств или из-за его проклятой беспечности.

Тедди был блондин, — гибкий, живой, умный и исключительно обаятельный, — качества, которые разделяла с ним Филиппа; они вместе резвились, смеялись и вообще очень ладили друг с другом. Тедди постоянно бывал «без гроша», и они спокойно говорили о рабочем доме и банкротстве, как будто бы они обсуждали события бегового дня или вкус какого-нибудь блюда; у них абсолютно отсутствовало понятие о ценности денег, и их никогда не покидало чувство юмора.

Решимость охватила было Джервеза, когда он увидел однажды Филиппу и Тедди, выехавших вместе па прогулку верхом на великолепных лошадях. Их вид как бы хлестнул его по нервам; он безумно ревновал и завидовал молодости Тедди, взрывам его веселого смеха и ответному смеху Филиппы.

Он остался в Англии еще месяц, борясь со своим чувством, надеясь на что-то и, вместе с тем, боясь разрушить это что-то. Он старался высмеивать свою уверенность в том, что любит Филиппу. Наконец им овладела страшная депрессия, он покинул Англию и отправился путешествовать.

Но, спустя несколько месяцев, он вернулся, бешеным темпом проехав всю Европу, находя каждый экспресс слишком медленным и проклиная вообще медлительность железнодорожного сообщения. Ему не терпелось достигнуть Англии, Лондона, увидеть Филиппу.

И, как нарочно, он не застал ее в Англии. Она была в Швеции, и ему пришлось ждать ее целых две недели.

Наконец Джервез увидел ее — стройную, такую холодную и вместе с тем обворожительную, в один из самых жарких дней раннего лета; она была в бледно-зеленом платье и мягкой шляпе с повязанной вокруг лентой.

Ее лицо озарилось очаровательной улыбкой, когда она воскликнула:

— О, вы здесь? Как чудно! Я не знала, что вы уже вернулись.

Джервезу хотелось крикнуть:

— Я приехал только для того, чтобы видеть вас.

С этого момента он начал конкурировать с окружавшей ее толпой; он также устраивал вечера, посещал излюбленные Филиппой увеселения, предоставил в ее распоряжение автомобиль и верховую лошадь, приглашал всех на конец недели в Фонтелон. Филиппа влюбилась в Фонтелон, и это только еще более возвысило ее в глазах Джервеза.

После обеда, в первый же день своего приезда, стоя с ним на террасе, она невольно простерла руку и воскликнула:

— О, как чудно, как невероятно чудно!

И глубоко вздохнула.