Четверо с базарной площади
Шрифт:
— Зачем говорил?
— Так вы же не предупредили! — уперся Толячий. И стал доказывать, что если бы знал заранее, как обернется дело, то хоть про себя добавил бы «НЕ честное слово», а теперь выходит, что один он болтун.
— А долго это?.. — спросил Генка, который, в общем-то, был не против того, чтобы появиться на городском слете, где «заседали» Тося и Лия.
— Да!.. — глубокомысленно подхватил Слива, чье горло уже перестало болеть, а ревность ко всем на земле отличникам сохранилась. Если бы Сливе предоставили право избирать единолично — он выглядывал
— В двенадцать освободимся уже! — обрадовался Толячий. — Раз-два — и все! Павел Петрович правда ждет! То бы я других нашел — я обещал ему, а то времени сколько потеряли!
Кроме желания Генкой и Сливой руководило еще то, что родители узнают про их отсутствие на горкомовской сцене. Как им удавалось это — непонятно, но они всегда и все узнавали.
— А что мы будем играть? — неожиданно спросил Фат. — Ведь мы не готовились… — То ли мужественный Фат понял Генку и Сливу, то ли был сам не против явиться перед городскими активистами на высокой сцене горкома, в зале, где происходили самые важные и самые торжественные собрания.
Толячий быстренько доказал, что роли у них самые лучшие — играть им предстояло хулиганов, что Павел Петрович обучит их этому как «дважды два»… И разведчики побрели за ним к Дому пионеров, предварительно известив Толячего, что если не освободятся к двенадцати — пускай пеняет на себя. В двенадцать часов на толкучке бывало самое оживление, поэтому, отдавая дань ответственности перед родителями, тройка разведчиков по существу ничего не теряла.
Воодушевленный Толячий доверительно сообщил им у самого Дома пионеров, что пусть об этом никто не знает — но мать думает, будто он, Толячий, занимается в музыкальном кружке, а он давно уже бросил его и первое время занимался в авиамодельном, а сейчас в драм и юннатском…
Это признание чуть повысило никудышный авторитет Толячего, и к руководителю драмкружка друзья явились, горя желанием поскорее выйти на сцену.
Старый, лет шестидесяти, Павел Петрович тоже обрадовался им, но объяснять ничего не стал, а вместе с десятком других «артистов» сразу повел в горком. Спросил только, у всех ли есть трусы. Будто перед ним дошколята…
Подобное вступление особенно не понравилось Фату, он даже помрачнел.
Содержание пьесы было примерно следующим. Главный тимуровец Толячий ведет борьбу с хулиганами. И вот, когда он призывает окончательно покончить с этим злом, хулиганы набрасываются на него. Но вступаются храбрые тимуровцы и побеждают.
Быть побежденными не входило в планы разведчиков, но все «говорящие» роли были уже распределены, Генке, Фату и Сливе предстояло выскочить на сцену в одних трусах и размахивая длинными палками, некоторое время возмущаться речью главного тимуровца, а потом вместе с двумя другими хулиганами наброситься на него. Слова возмущения Павел Петрович предоставил им выбирать самостоятельно.
Дом пионеров был приглашен выступать перед участниками слета, и Генка не заметил, как разволновался, поджидая своего момента за кулисами. Одно дело — сидеть в рядах сотен участников, другое
Но увидеть он ничего не смог. Когда вместе с четверкой других «хулиганов» он выскочил на сцену и остановился перед Толячим, он понял, что нет ничего хуже на свете, чем бессловесная роль. Павел Петрович требовал держаться лицом к залу, а Генка повернулся именно спиной, так как покраснел, не зная, что ему делать и что кричать.
Набрасываться полагалось после реплики главного тимуровца: «Покончим!» А Толячий, стоя на деревянном ящике, все говорил и говорил какую-то ерунду.
— А-а-а! — кричал Генка, размахивая палкой, и с ужасом чувствовал, как покрывается потом его обращенная к зрителям спина.
Генка с надеждой поглядел на Сливу: может, он своими действиями отвлекает внимание зрителей?
Но Слива, едва пошевеливая палкой, тихо и однообразно подвывал из-под челки:
— У-у-у…
Таким образом не отвлечешь зрителя.
Либо Фату, как и Генке, тоже надоело демонстрировать свое голое тело нескольким сотням одетых активистов, либо он заметил, что на стенных горкомовских часах обе стрелки перевалили за двенадцать, но Фат не выдержал, размахнулся и, не дожидаясь реплики «покончим», врезал своей палкой по голой спине Толячего.
— Ты что?! — сразу возмутился главный тимуровец и, на полуслове оборвав свое выступление, прыгнул на Фата.
«Хулиганы» тут же бросились на помощь другу, а храбрые тимуровцы — спасать Толячего.
Действующие лица смешались в общей куче, зал грохнул аплодисментами, а сцену прикрыл занавес.
— Молодцы! Мо-лод-цы!.. — повторял Павел Петрович, растаскивая кучу-малу. — Не надо так входить в роль!
Когда занавес опять открылся, возбужденные «хулиганы» и тимуровцы уже стояли цепочкой по обе руки от Павла Петровича.
Генка впервые увидел зрителей, но Тоси и Лии не разглядел.
Павел Петрович, потряхивая седыми, длинными, до плеч, волосами, раза два поклонился.
— Ты что не дождался «покончим»? — разминая ушибленную лопатку, спросил Толячий, когда они оделись.
— А зачем ты медленно говорил? — вопросом на вопрос ответил Фат. — Что это за пьеса: одному сто слов, а другому — ни одного?
— Не ругайтесь, мальчики, все хорошо! — вступился Павел Петрович. — Все получилось очень здорово! — И сказал трем «хулиганам»: — Вы, ребята, чувствуете роль! Приходите как-нибудь на занятия кружка, мы теперь большую пьесу будем готовить!
«Хулиганы» неопределенно замычали в ответ.
А Генка подумал с облегчением: может, он правда чувствовал роль и никто не заметил его потной спины.
Из горкома вышли вместе с Толячим.
— Ты куда сейчас? — спросил его Слива.
— Куда? Домой.
Слива поглядел на Генку. Если родители узнают у матери Толячего, что он пришел рано, Генку и Сливу не спасет от кары даже блестящее исполнение роли хулиганов.
— А ты не мог бы где-нибудь посидеть до вечера, пока мы вернемся? — спросил Генка.