Четвёртая Ипостась
Шрифт:
Роб всё-таки ударил, она повалилась в грязь с рассечённой бровью.
– Роб, шалаву поймал? – заржали рядом. – Пользуй первым, только нам оставь.
Он взял её прям там, на грязной мостовой. Попытки отбиваться пресёк парой хороших ударов – и она уже не пыталась драться с ним, только губу до крови прокусила и пялилась своими горящими синими глазами.
Рядом хохотали, подбадривали, а Роб… Роб не мог переносить этот взгляд. Внутри – что-то сгорало, что-то клокотало, перекипало и отваливалось навсегда...
–
Он даже не сразу сообразил, что ему говорят, пусть и услышал. Спустил внутрь – и только тогда понял, что глаза её остекленели. Что её тонкую и ещё тёплую шею сжимают с силой его пальцы…
Предплечья вдруг пронзила боль, вырвав из воспоминаний. Марта впилась ногтями в его руки, тихо шипя. Он душил её. Сам не понял, но – душил.
Разжал пальцы.
– Псих! – зло выплюнула жена, завозилась, отстраняясь от него. – С ума сошёл, что-ли? Ты меня чуть не придушил!
Роб в ответ только зарычал, грубо перевернул её на живот и прижал головой к подушке.
– Отпусти, скотина!
На крик она так и не перешла, чтобы не разбудить мелкого. Но в шёпот постаралась вложить всю злость.
– Заткнись! – отозвался он, глядя на крепкую задницу жены. Желание переполняло, пусть и хотел он вовсе не её. Роб снова грубо вошёл, крепко ухватив её за ягодицы, но спустил уже через пару движений.
В яслях заревел Джек.
– Что, доволен? – Марта вывернулась из под него, соскочила с кровати и шагнула к сыну, поправляя на ходу рубашку.
Роб перевернулся на спину, посмотрел в потолок. Сын опять орал, жена опять напевала колыбельную. Внутри было пусто и мерзко.
Столько лет прошло – а те глаза до сих пор не дают покоя.
Как... Как она смела так смотреть на него?!
Как он... А как он – посмел?
Наверное – просто хотелось жить. Или – чувствовать себя живым. После дождя стрел, после боя за стены. После грязи, крови и криков очень хотелось забыть о смерти.
Она должна была вернуть жизнь в его душу.
Она его убила, а он убил её.
Роб резко сел, поднялся на ноги. Осмотрелся в поисках одежды.
– Эй, ты чего? – шепнула Марта. Она всё ещё сердилась.
– Пойду... прогуляюсь.
Роб сам ещё точно не понял, что хочет. Но на месте сидеть уже не мог.
– Ночь же... Колдун!
– Заткнись.
– Точно с ума сошёл, – буркнула жена – уже сама себе под нос, но так, чтобы он услышал. А Робу уже было плевать. Он хотел, чтобы взгляд больше не жёг.
Девку из Болира не вернуть. А вот Анна – она ещё может посмотреть на него по-другому.
***
Уже идя по ночным улицам, Роб понял, как сглупил. Город был тих и пуст: он ведь сам передавал сотнику повеление Плети не выводить сегодня патрули.
Ночь была лунная, и, с одной стороны, путь был хорошо освещён. С другой – в каждой тени мерещились то колдун, то и вовсе какие-то
Хотя, что ему это оружие – против колдуна?
Радовало одно – от церкви дом у него недалеко, два поворота, и как раз выйдет. А там – священная земля, там уже не так страшно. А пастор, скорее всего, поселил девку в комнату служанки. Что старая Герда не ночует в церкви – это все знают.
Правда, чем ближе Роб подходил, тем большим идиотом себя чувствовал. Из дома-то он ушёл внезапно даже для себя, из-за дикого внутреннего раздрая. И ладно – он взрослый мужик, колдуну для его ритуалов не интересен (хотя, кто ж знает-то этих колдунов?). Вот дойдёт – и дальше что? В окно стучать? А если – не откроет? А если – пастор услышит да крик поднимет? Объясняйся потом…
Но, одно Роб знал точно – сегодняшняя встреча разбередила старые раны. И болеть они будут долго – если ничего не сделать. Хотелось уже… отпустить.
Боль.
Её.
Себя.
Покаяться перед девкой с синими глазами и получить… если не прощение, то хотя бы понимание.
Не ярость. Не презрение.
А ещё – хотелось… Четвёртый! А ещё – Роб до безумия хотел саму Анну. Наперекор всему – сомнениям, жалости, совести. Он, грешный и поломанный, видел в ней – пусть и в шлюхе – что-то на диво чистое и непорочное. Хрупкое и живое.
Роб словно странник, умирающий в пустыне, услышавший вдруг весёлый звон родника. Он чувствовал – это даст ему жизнь, лекарским бальзамом прольётся на гниющие струпья в его душе.
Вот только – однажды он уже искал спасения в хрупкой невинной красоте. И убил её.
Сомнения, сомнения…
В какой-то миг Роб уже думал повернуть назад – но поздно, он уже вышел к церкви. А возвращаться, когда так близок к цели – глупо.
Быстро обошёл здание сбоку, по узкой улочке – церковь стояла впритирку к ближайшим домам. Нашёл нужное окно – оно было высоко, подоконник чуть выше его головы. Помедлив, тихо постучал по раме и выжидающе уставился на витраж. Будто ждал чего-то напрямую от Триликого, изображённого разноцветными кусочками стекла.
В комнате служанки зажёгся огонёк. Приблизился к окну, и слабый свет свечи заиграл в витраже. А после, с душераздирающим скрипом, окно медленно открылось.
Это была Анна. Теперь – не в платье из борделя, а в длинной ночной рубахе, с накинутым на плечи потёртым плащом и чепчиком на голове. Похоже, свеча не столько давала ей свет, сколько слепила – она не сразу разглядела его. А как разглядела – обеспокоенность на лице сменилась на удивление и, тут же, следом – на раздражение.
– Ты? – прошипела девушка. Слава Триликому – тихо. – Ты что тут забыл?