Четвертый Дюма
Шрифт:
Рассказываю об этом не для того, чтобы похвалиться и выпятить свою скромную личность, как это обычно бывает в воспоминаниях и мемуарах, а чтобы хотя бы бегло познакомить читателей с обстановкой, которая в те времена сложилась в Океании. А теперь перехожу к самой существенной части своего повествования, а именно к тому, как случай свел меня с одним из самых замечательных писателей конца XIX — начала нынешнего века. Правда, в наше время он несколько позабыт и вышел из моды, но перед первой мировой его имя почти не сходило со страниц газет и журналов. Он был известен как своими произведениями, которых у него было много, так и скандальными историями, которыми была так богата его краткая, но бурная жизнь.
Разгрузившись в Лусоне, мы уже могли не избегать оживленных торговых морских путей. По приказу Свенсона на следующий же день серо-голубой краской было замазано название шхуны «Кейт» и вместо него написано ее настоящее, под которым она была прописана в порту Джакарты, — «Орион». Ветер нам благоприятствовал, мы совершенно спокойно прошли вдоль восточных берегов мятежных Филиппин, и испанские военные катера, отмечая наш курс на север, не беспокоили нас. Опасными для них были только те суда, которые держали курс вест, зюйд-вест. Небольшое повреждение бизань-мачты вынудило нас, однако, ненадолго прервать свой путь в Иокогаму, где мы должны были загрузиться японским шелком для Новой Каледонии и островов Фиджи. Ближе всего по курсу лежали острова Идзу или Бонин,
Раз уж я заговорил о себе, попытаюсь дополнить портрет. Начну с физического облика, поскольку духовного в те времена еще просто не было. Его, то есть духовного облика черты, начали складываться только по возвращении на родину после двух лет скитаний по морям и океанам. Итак, представьте себе гиганта почти двухметрового роста (теперь я на тридцать сантиметров ниже, потому что жизнь никогда не баловала меня и дальнейшие жизненные испытания, которые выпали на мою долю, кого угодно согнули бы в три погибели), с охватом груди метр двадцать, длинными мускулистыми ногами, без всякого намека на брюшко (мой теперешний животик появился только после первой мировой империалистической войны) с кулачищами такими громадными, что одним ударом я мог свалить вола. Почти трехлетняя морская жизнь, которая проходила внизу, у паровых котлов, или наверху, на мачтах и реях парусников, сделала мои мускулы стальными. Когда в портовых трактирах возникали неизбежные пьяные драки, при моем вмешательстве две враждующие стороны моментально прекращали потасовку, так как не видели смысла ее продолжать. Тихо и кротко садились они на свои места, брали в руки стаканы и с уважением и страхопочитанием, свойственным примитивным существам, смотрели на играющую под моряцкой тельняшкой мощную суперменскую плоть. Думаю, что этого беглого описания вполне достаточно, чтобы понять историю, которую я расскажу ниже.
Подойдя к первому из Бонинских островов, мы увидели, что у деревянного причала жалкого порта уже стоят на якоре две-три парусные шхуны, подобные нашей. Можно сказать, что в те времена, когда пароходы завладевали океанами, это были последние обломки когда-то мощных китобойных и тюленебойных парусных флотилий. Жаль, безвозвратно уходил в прошлое период, который был далеко не самым плохим в морской истории. Я счастлив, что успел застать хотя бы его конец и мне есть что рассказать молодежи об этом суровом и романтичном времени.
Мы бросили якорь рядом с крайней шхуной, и капитан Свенсон вдруг радостно воскликнул на мостике: «О, черт побери, так это старая калоша «Софи Сатерланд»! Какой приятный сюрприз!» В это время на палубу «Софи», с пропиской во Фриско (Сан-Франциско — Прим. авт.) высыпали любопытные матросы — в этих отдаленных местах новое судно в порту — целое событие, а на мостике появился высокий плечистый человек с трубкой и длинной с проседью бородой, которая доходила ему почти до пояса. Он посмотрел на наш мостик и какое-то подобие улыбки появилось на его мрачном лице. Он вытащил трубку из рта и дружески махнул рукой в нашу сторону. «Здорово, Ларсен! — крикнул капитан Свенсон. — Ты куда, на Курилы?» — «Туда, — проревел капитан «Софи», — а ты?» «В Иокогаму. Провернул одно хорошенькое дельце и теперь немного для собственного удовольствия». — «Это хорошо, раз можешь позволить себе удовольствие. Как бросишь швартовы, давай ко мне, пропустим по стаканчику!» — сказал бородач и скрылся в рубке. Видно, не из разговорчивых.
Мы причалили, бросили два якоря и крепко привязали шхуну к кею (залив был открытый, продуваемый норд-вестом). Свободным от вахты Свенсон разрешил сойти на берег и одним прыжком оказался на корме «Софи». По-видимому, они с Ларсеном были соотечественниками и их связывала старая дружба. Подождав, пока он скроется в рубке, я и шестеро «китаез» во главе с их главарем (у них всегда есть один главарь), рябым разбойником с желтой лентой на лбу по имени Ван Лин или что-то в этом роде, тут же спрыгнули на бревенчатый причал. Куда отправиться моряку в таком безотрадном месте? Конечно, в ближайшую китайскую корчму. Впрочем, здесь, в этом поселке, она была единственной. Мы заняли два стола справа от обязательной в заведениях такого рода облицованной и надраенной до блеска жестью стойки бара. Там на высоких стульях уже расположились и пили неизменную рисовую водку трое русоволосых моряков с «Софи». По свободной манере держания и по тому, как они ни на кого не обращали внимания, я сразу узнал в них американцев. Все трое были довольно видными парнями, но один из них, совсем юный мальчик, производил впечатление особое. Чуть пробивающаяся бородка, открытое красивое лицо викинга, непокорная русая прядь, ниспадающая на высокий загорелый лоб, и поразительные синие глаза, каких я до тех пор никогда не видел. Еще будучи школьником бургасской начальной школы «Отец Паисий» (мне всегда приятно вспоминать об этой школе, потому что это единственное учебное заведение, которое мне удалось окончить), так вот, еще школьником я читал сказку об одной северной царевне. Я всегда представлял себе эту царевну, бог знает почему поразившую мое детское воображение, именно с такими вот глазами, они просто очаровывали своей невероятной прозрачностью. Помнится, я подумал: человек с такими глазами не может быть негодяем, просто самой природой ему не дано им быть, хотя потом жизнь не раз опровергала это. Парень был одет в грубые моряцкие штаны и серый свитер крупной вязки, подчеркивавший литые мускулы и мощную боксерскую шею. Вот, подумал я, настоящий моряк. С таким, наверняка, приятно померяться силой, такой не использует недозволенный прием. Только подумал и, видимо, сглазил. Не прошло и пяти минут, как мы уже дрались. Не не буду опережать события и расскажу все по порядку.
Причиной всего стал наш меченый китаец с желтой лентой на лбу. Он подошел к стойке бара, сказал что-то содержателю и нарочно толкнул стакан одного из спутников парня. Этот китаец был отъявленным мерзавцем, такой если не нагадит кому-нибудь днем, ночью не может спать от угрызений совести. Американцы, а уж тем паче моряки, таких обид не прощают. Американец вскочил, сграбастал «китаезу» за синюю хлопчатобумажную робу, приподнял и швырнул к нашему столу. Мои китайцы, будто сорвавшись с цепи, вскочили и вшестером бросились на троих американцев. И тут пошло-поехало. Американцы, конечно, больше приспособленные к кулачному бою, расправились с «китаезами» в два счета. Но те не успокоились, выхватили из-за поясов длинные ножи. Вижу, большая каша заварилась, и без вмешательства местных властей не обойдется. Допиваю я, значит, свою водку, встаю и жестом приказываю своим разгоряченным китайцам остановиться, подхожу к стойке и одним ударом перекидываю первого подвернувшегося американца через жестяную стойку прямо в объятия вытаращившего глаза содержателя. Значит, один вышел из игры. Вторым ударом загоняю второго
Стоим мы посреди круга, и вдруг мне так жалко стало обезобразить такое красивое лицо, потому что я знал, что если разозлюсь, войду в раж, то остановиться уже не могу, бью наповал (теперь, конечно, я и мухи не могу убить, так деградировал от этой интеллектуальной жизни). Я крикнул: «Эй ты, бой, как там тебя?» — «Джек», — отвечает он удивленно. Он готовился к драке, а не к такому любезному диалогу. «Джек, — говорю я, — убери-ка лучше кулаки и выметайся вместе со своими неотесанными приятелями! Потому что мне жаль портить твою смазливую мордашку». Но вместо того, чтобы образумиться, он весь покраснел от гнева, эти кельты, потом я узнал, что он ирландского происхождения, упрямые люди. Вроде бы северная нация, а ума у них с гулькин нос. «Ты давай, боксируй, а разглагольствовать будешь потом. Если, конечно, у тебя останется такая возможность!» «Ну ладно, Джек, только смотри потом не жалей, когда тебя не узнают дамочки во Фриско». «Хватит проповедей, сэр! Держи гард!» И он принялся подскакивать вокруг меня кречетом, и пока я раздумывал, надеясь, что он образумится, взял и провел апперкот, да такой, что любой бы на моем месте очухался часа через три. «Ну, Джек, перестань валять дурака. Я не хочу драться, а рука у тебя тяжелая, ты меня того и гляди с ног собьешь. Тогда китайцы вытащат ножи, и от вас останется только фарш! Больно-то они вас, янки, любят, того и ждут. А остановить их будет некому». — «Сэр, — кричит он, — прошу вас прекратить разговоры!» — «Ах так, — кричу я, — не хочешь прислушаться к голосу разума, тогда получай!» И пока он скакал вокруг меня, я зафуговал ему прямой правой в голову, а затем провел несколько быстрых коротких ударов по корпусу и в челюсть. Он покачнулся, отпрянул к стойке, но, признаю, крепким парнем оказался, быстро пришел в себя и нанес сильный прямой под дых, чуть выше запрещенного (он дрался честно, это надо признать), а затем провел апперкот в сонную артерию. Теперь уже и я разозлился, но не из-за ударов — к ним я привык — а из-за того, что он со мной на «вы», хотя я к нему как к своему брату матросу. Я шагнул вперед, китайцы расступились, а один из них, кажется, тот, рябой, ударил его сзади по голове. Джек схватился за голову и посмотрел на меня укоризненно, и прав был, черт возьми. Боже, как меня бесят такие подлые удары! Я дал ему знак прекратить на время нашу драку, взял подлеца за шиворот и одним ударом отправил его к Конфуцию. Остальные из солидарности тут же набросились на меня. Ну, думаю, сейчас я вас разделаю, как цыплят, и вскоре все четверо лежали на полу рядышком, словно бутылки в баре. Пятого уложил коротким свингом Джек. Расчистив таким образом территорию, я крикнул Джеку: «Ну как, будем продолжать или хватит? Может, лучше выпьем по одной?» — «Будем продолжать, — кричит тот, — не люблю останавливаться на полдороге». — «О, кэй!» — говорю. И, сконцентрировавшись, нанес ему свой знаменитый боковой левой, который я всегда приберегаю на крайний случай. Из рассеченной брови хлынула кровь, и он рухнул на пол. Не было смысла считать, потому что при таком ударе не встают — верный нокаут. Ну, думаю, упрямый кельт, вынудил-таки, черт, дойти до крайности. Бросил я десять долларов хозяину корчмы, который таращился на меня точно на какое-то древнее азиатское божество, сказал ему плеснуть по ведру воды на лежащих рядышком на полу китайцев, а если и это не поможет, то отнести их по адресу — парусная шхуна «Орион», крайняя справа. После чего я перекинул через плечо бездыханного Джека и направился к «Софи Сатерланд». Все равно что нес родного брата, так полюбился мне этот упрямый и честный моряк. Я сгрузил его на палубе, и дежурный тут же оттащил его в укромное место, потому что, как объяснил он, капитан Ларсен в этом отношении не давал спуску и, если бы увидел Джека в таком состоянии, не миновать ему трех дней карцера. Убедившись, что парень попал в надежные руки, я написал ему коротенькую записку: «Питер Митроу, на память о драке на островах Бонин» и сунул ее в карман его матросских брюк.
У себя на «Орионе» я умылся из ведра, потому что весь взмок, рука у Джека оказалась тяжелая, а потом пошел в каюту. На утро «Софи Сатерланд» у причала не оказалось. Еще затемно отчалила она, взяв курс на Курилы и унесла в кубрике моряка Джека из Фриско (фамилии его я так и не узнал), который в то время был семнадцатилетним пареньком, но уже тогда было ясно, что из него выйдет толк, да еще какой!
Надо сказать, что с того вечера китайцы возненавидели меня смертной ненавистью. Дошло до того, что я начал побаиваться их, воткнут нож в спину во время какой-нибудь ночной вахты, потом столкнут в черную воду и доложат Свенсону, что я упал за борт в пьяном состоянии (а такие состояния случались, чего греха таить). Приходилось постоянно быть начеку, но это дело мне все больше и больше не нравилось. И потому, когда через три дня мы пришли в Иокогаму, я явился к капитану Свенсону и рассказал все как есть. Он меня понял. «Очень сожалею, — сказал он. — Питер, ты был моей опорой на «Орионе», но раз приходится… Ступай к Суаришу, пусть он тебе даст расчет и гуд бай, счастливого плавания!»
В Иокогаме я задержался недолго, раза два посетил дома с гейшами, моей балканской морали все еще претили подобные заведения, и так как денег у меня было много (Свенсон сдержал слово насчет пятисот долларов), я купил билет на пароход «Аделаида» и отправился пассажиром в Брисбен, что в Австралии. Впервые мне не надо было вскакивать, как ужаленному, при ударе склянок, я вылеживался, словно бей, на койке в каюте второго класса. Мой спутник, занимавший соседнюю койку, оказался очень приятным человеком. Это был словак, эмигрант, он работал мастером на брисбенской мясобойне. С этим паном Яро в Брисбене мы погуляли на славу, он был большой любитель хорошего вина, а в этих широтах нет ничего дороже вина. Он познакомил меня и с одной красавицей, тоже словачкой, и за две-три недели я спустил все заработанное. Такова уж моряцкая жизнь, полная превратностей. Простился я с Ханкой, хоть и грустно нам было расставаться. Бог с ним с этим континентом, уж больно он далеко! Нанялся я кормчим на парусную шхуну «Макомбо», сингапурской регистрации. Капитаном на ней был мистер Хейнс, маленький сухонький человечек из Уэльса, который хорошо знал свое дело, но злой был как черт. С ним мы так и не смогли найти общий язык даже после трехмесячного плавания, а как пришли в Сингапур, так я и дал ему отставку, то есть, вернее он мне дал.