Четыре четверти
Шрифт:
Понять, что увидела Юлия Олеговна, было мудрено. Мы просто вместе спали. Чего раскричалась, знает чёрт, хрен, кто-нибудь пожёстче. Не я и не Марк.
Крохотная комнатка. Зелёные стены в коконе пожелтевших фотографий. Скрип двери (в этом здании двери были) и возглас: «Боже!» Письменный стол с ноутбуком, провод зарядника, наушники, телефоны, окно во двор. Где источник возгласа? Где источник бога?
– А? – многозначительно переспросила я. – Что случилось? – Марк проснулся и приоткрыл глаз. Осматриваясь в поисках чего-то. Чего не было, хоть тресни. Я в пижаме, он в пижамных штанах.
– Ничего-ничего, – тётя быстро вернулась в тон, с натяжкой улыбнулась. – Будить пришла. В школу опоздаете. Разве родители не учили, что мальчики с девочками должны спать отдельно? – У меня упала челюсть. У Марка, судя по всему, тоже. Судя по грохоту, с каким упал за кровать iPod. Мы переглянулись. – Это неправильно, – отчеканила наставница, – вам самим так не кажется?
В таких случаях говорят «Спасибо за подсказку».
– Нет, нам ничего не кажется, – хрипло отозвался брат. – Что за намёки?
– Ладно, потом поговорим. Вставайте, собирайтесь. Гриша нас отвезёт.
И поспешно удалилась, оставив обоих в недоумении.
Взрослые имеют обыкновение жить в грязи и обвиняют детей, что те пачкаются. Дети отмываются в лужах, считают звёзды вместо гнилых яблок в кормушке, с беглыми каторжниками делят хлеб. Детям грязь нипочём.
Воспоминание о городке, где были мы, выражается одним словом: «Грязь».
Ванной в кухне не было, бегать приходилось в большой дом, где собиралась очередь. Впоследствии мне явилась идея: купаться поздно вечером, а с утра протираться влажными салфетками и чистить зубы над раковиной, храня щётку в органайзере. Но в третье утро у Скворцовых мы по-дурацки топтались у двери. Была деревянная кабинка на улице, возле душевой и свинарника. Туда идти не хотелось. Хрюшек зарезали. На другой год подселят других.
Дядя, как джентльмен, пропустил меня вперёд, небритый, всколоченный, треники протёрты на коленях. Высокий голос лип на перепонки:
– Доброе утро! – подслеповато прищурился. – Вам, наверное, непривычно? Ну да ничего. В тесноте, как говорится, не в обиде. – Мне не понравился дух у него изо рта. Я промолчала.
– Пойдёт, – отмахнулся Марк. – Жить можно.
Дядя Гриша потряс подбородками и остался собой доволен. Брат изучал родственника. Родственник изучения не заметил. Как только Таня вышла, свежая и накрашенная (закатив передо мной глаза), я просочилась внутрь и натянула крючок на петлю. Там, в ванной на меня набросилось. Не что-то, а нечто. Кинулось на шею, чтобы удушить.
Я плеснула в лицо холодной водой, ударила ладонями по щекам, с обоих боков, до звона. Кровь. Всему виной кровь. Костя как-то подколол нас про будущее, со свиданиями: «Берёте одного, вторая в подарок». Посмеялись. Свидания с кем? С кем-то, кто не мы. Не смешно. Мы – неправильно. Кто правило такое справил? «Библейский Авраам, отец великого рода, и Сарра, его жена, мать Исаака – брат и сестра», – вспомнилось вдруг. Я перебирала оправдания тому, что само по себе в оправданиях не нуждается, а перед кем-то или чем-то – очень даже. Душ брызгался. Кровь. «Плевала я на правила», – ударила по ногам. Плевала, не доплюнула.
– Марта! – позвали из-за двери голосом Марка, – у тебя всё нормально?
– Да, – отрезала я. – Пять минут.
– Эй, ты как? Всё хорошо? – спросил он, едва я нашла в себе мужество выйти. Протянул руку, от которой я отшатнулась.
– Хорошо. Хочу побыть одна, – проскочить бы мимо него и навострившего уши дяди Гриши. Марк ухватил моё запястье, развернул, допытываясь:
– Что за дела, Мартиш? – смягчился он, и не думая ослаблять хватку. – Неужели тебя задевают такие глупости? – Зрачки. В тёмных кольцах.
– Что за дела, ребята? – вступил дядя Гриша, недоумённо ёрзая взглядом с него на меня. – Либо туда, либо туда. Ну-ка рассеялись, не толпимся!
Марк шагнул к выходу, я за ним (чёрная майка, широкие плечи, рельеф мышц под светлой кожей, выступы ключиц, потрёпанные серые джинсы с прорезями, кровь в венах, моя кровь). Дядина персона скрылась за дверью.
– Что. Чёрт возьми. С тобой. Творится? – по слогам повторил Марк. Я видела, как пульсирует жилка на его виске. Я с каждой родинкой, зажившим шрамом и неровностью была знакома лично.
Жужжание электробритвы. Шипение воды. Плач ребёнка, которого собирают в садик. Тарахтение Таниных жалоб. Женские окрики на пределе терпения.
– Что бы они ни говорили, Марк, – прошептала я, – это неважно.
– Ну конечно, дурная, – подтвердил, наклоняясь. – Что за оса тебя укусила? Неужели тётка? – я зажмурилась, помотала головой, отгоняя наваждение. – Бросай давай эти заскоки, – тише, очень тихо, – пусть болтает. Нам никто не указ. Поняла?
Я кивнула. Через пару секунд из уборной появился дядя Гриша, слабо отличаясь от себя прежнего, что в уборную входил. Марк подмигнул мне, занимая ванную последним. У меня получилось вздохнуть.
Во дворе, между качелями и воротами, между кирпичной стеной дома с голубыми ставнями и синим забором, где собачья будка, стояла белая "Волга". Дворняжка смотрела мне вслед. Глаза её слезились.
Мне пришлось зайти на кухню за рюкзаками, своим и Марка. Отец разметался по постели. Я вытащила из простыней пустую бутылку виски. На столе – мама. Снимки разных лет. Я поставила бутылку под стол.
– Папочка, – сказала я, не надеясь быть услышанной, – мы в школу, мы тебя любим. – Погладила по голове, по шелковистым волосам, колючему затылку. – Я не знаю, что дальше, честно, я сама запуталась, но мы выживем. Марк так сказал. Раз уж Марк сказал…
Слова рассыпались и улетели. Бескрылая, в одночасье бы их не догнала. Постояла молча, накрыла одеялом. И пошла на тётин призыв «Поспеши», закинув на каждое плечо по лёгкому, полупустому в первый день рюкзаку.
Школа глубинки – школа выживания. Лучшая защита – нападение. Подростки держатся группами. Не желая держаться никак. Увязшие в традиционных для их круга привычках, пытаются выразить себя хоть как-нибудь, раз быть собой запрещено и даже чревато. Дома мы ничего не делали, чтобы нас знали, но нас знали все. Четыре мальчишки и я, сестра негласного лидера. Не думая ни о чём, прыгала ему на спину, как мартышка, и визжала, мы бежали с одного конца коридора на другой, опаздывая на урок. Учителя наблюдали… сквозь пальцы. Марк-и-Марта, без пробела. Костя, Лёня и Витёк. Я снимала балетки в осени, шла с ними в руках, под дождём. Окунала ступни в Фонтанку. Парни смеялись: «Отчаянная, гляди, как бы ноги там ни остались». Дома – родители, друг друга и нас любящие (в свободное от любимой же работы время). Отец играл с Витей в шахматы. Рассказывал Лёне про бизнес. Шутил с Костей про гоночные тачки. Мать была со всеми разом, с эскизами в голове, платьями на мне, из её новой коллекции. Пока была мама, дышать было легко. Курила среди нас она одна. Также легко, как дышала: вдох и выдох, дым и облако.