Четыре повести о Колдовском мире
Шрифт:
Я дала ей остатки рампиона, который она послушно съела. Потом я дала ей прокладки. Она уставилась на них.
— Это моей матери, — сказала я ей. — Возьми. Сиф все смотрела, потом взглянула на меня.
— Как? — спросила она, с таким недоумением, что я расхохоталась. Я показала ей. Мы повозились, но справились. Мне это все было еще рано, но я видела, как это делает мама.
— Когда это началось?.. — начала я. Сиф покраснела до корней волос.
— Прошлой ночью. В это утро я почувствовала себя так плохо, что не могла тащить сети… Сул хотел надрать мне уши, но я убежала, — она пожала плечами. Теперь, когда боль прошла, она уже
Я вздохнула и произнесла фразу, которую неоднократно слышала от матери:
— Мы рождены, чтобы страдать.
Сил фыркнула и собрала крошки от лепешки, которую я принесла, в салфетку.
— Моя мать никогда этого не говорила, — она опять пожала плечами и отдала мне мою накидку. — Держу пари, что за Вратами все по-другому.
Зимой мне исполнилось десять, и мать надела на меня платье, как у взрослой женщины: оно волочилось по земле. Я была еще маленькой, чтобы считаться женщиной. Платье было настолько тяжелым, словно свинец, что я даже ходила медленнее. Она заставляла меня сидеть вместе с женщинами, чтобы научиться ткать, плести кружева, а также обслуживать за столом мужа. Все это мне казалось глупым. Кто захочет жениться на десятилетней дочери лорда крошечного острова, хотела бы я знать?
— Да тот, кто захочет поблизости заняться торговлей мехом, — смеялся отец. Он стряхнул снег с сапог и поднес руки поближе к огню, горевшему в очаге большого зала. Мать счистила кровь с его рук мягкой мокрой салфеткой. — В этом году хорошая охота, мех густой и мягкий. Весной получим неплохую прибыль, когда к нам съедутся торговцы с материка, отец опять рассмеялся. — Один бог знает, зачем я женился. А уж сказать по правде, за красоту на тебе никто не женится.
Не знаю, шутил он тогда или нет. Он хлопнул меня по спине, когда я проходила мимо, довольно сильно так, что я чуть не выронила кувшин. От него пахло элем и кровью лисичек. Мать не промолвила ни слова. Она публично никогда не ругала отца, да и наедине — тоже.
Теперь мне запрещали гулять, я потеряла свободу, ветер, запах волны, пробежки вместе с Сиф по морскому берегу. Видела теперь ее редко. Старый Сул заставлял се тяжко работать и с сетями, и с лодками. Он теперь и пальцем не хотел шевельнуть. Всю работу выполняла Сиф.
В башне мы встречались теперь очень редко. Сиф загорела, как мальчик. Узкая рубашка была ей мала в плечах. Я сшила ей новую. Грудь у нее всегда была маленькой — не то что у меня. Мать мне ее даже перетягивала, чтобы я не выглядела старше своих лет. А грудь Сиф в просторной блузке вообще была незаметна. Когда она закатывала рукава, на натруженных руках ее резко выступали вены. Говорила она теперь, как рыбаки. Я едва ее узнавала. Встречались мы редко, но она всегда старалась оставить для меня какой-нибудь подарок в зарослях рампиона: яркую ракушку, морскую звезду, пятнистую клешню огромного рака.
Мне было почти одиннадцать, а Сиф — около четырнадцати лет. Зима закончилась, наступало полнолуние. Погода стояла теплой для этого времени года. Я увидела длинную прядь водорослей, повешенных на воротах, ведущих к морю. Это был знак: встречаемся в башне. Стало смеркаться, и мне надлежало вовремя явиться к ужину. Мать всегда ругала меня за опоздания, иногда даже щипала. Но Сиф повесила водоросли, и я пошла.
Она не сидела, как обычно, а расхаживала по площадке. Рубашка была разорвана на плече, и она придерживала ее рукой, а сама все ходила,
Увидев выражение ее глаз, я замерла на последней ступеньке. Оно было дикое, полубезумное. Такой я ее никогда раньше не видела. Лицо ее было красным и исцарапанным.
— Сиф, — выдохнула я. Она тут же меня прервала.
— Я уезжаю. У меня есть лодка.
Я потеряла дар речи. Свечка в моей руке горела и оплывала, стены в ее свете подпрыгивали и танцевали. Я в недоумении покачала головой. Сердце колотилось от быстрого подъема по ступенькам.
— Сул разрешил мне взять се. Он сказал, что она никуда не годится. Но я отремонтировала ее. Она выдержит. Во всяком случае, я как-нибудь доберусь до Джорби.
— О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду? — начала я, но она опять не дала мне говорить. Рука ее сжалась, и костяшки на пальцах побелели.
— Сул опять пил. Начал в полдень. Утром он нашел на берегу выброшенный морем бочонок с красным вином. Совершенно целый, неиспорченный. Только не говори об этом милорду. Забрал весь себе. И мне ни капли.
Слова се шипели и взрывались, как пламя свечи.
— А два часа назад он стал говорить, что я очень хорошенькая, что ему всегда нравились высокие и светловолосые девушки. Он сказал, что я напоминаю ему одну девушку, которую он когда-то знал, только она не была такой худой. А потом спросил, не хотела бы я, чтобы он меня обнял. Мол, я так давно живу с ним под одной крышей, что он уже и позабыл, мальчик я или девочка, так вот, не покажу ли я ему, кто я такая.
Она потрогала рубашку в том месте, где она была разорвана. От ярости ее всю трясло.
— Я ударила его острогой. Потекла кровь. Он упал. Может, я и убила его. Выяснять не стала, — она потерла руку. По коже у меня побежали мурашки.
— Не может быть, чтобы он умер, Сиф, — прошептала я. — Ты не могла ударить его так сильно.
— Могла, и ударила бы еще раз, — пробормотала она и пронзила меня своими серо-зелено-синими глазами. — Даже если он и не умер, здесь я больше не останусь. Уеду из Улиса, иначе сойду с ума.
Теперь меня всю охватило холодом. Я стала трястись.
— Не надо, не уезжай, — воскликнула я. — Я скажу отцу. Он накажет Сула, прикажет ему оставить тебя в покое. Я попрошу кухарку, чтобы она дала тебе место в кухне…
Я замолчала. Сиф перестала ходить. Прислонилась спиной к каменному простенку и посмотрела на меня. Потом недоверчиво рассмеялась.
— Ты думаешь, что твоего отца хоть сколько-нибудь волнует, что со мной будет? — спросила она. — Если бы у него было хоть чуточку совести, он взял бы меня к себе, когда Зара умерла.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — запинаясь, проговорила я. — Мой отец — справедливый и благородный человек…
— Ради бога, не рассказывай мне о твоем «справедливом и благородном» лорде, — опять взъярилась Сиф. Она выпрямилась и отодвинулась от стены. — Это он, такой справедливый и благородный, оставил меня на попечение Сула на все эти годы, — она готова была закричать. — Да твой прекрасный благородный отец женился бы на моей матери, если бы родилась не я, а мальчик! Я нащупала за спиной стену и прислонилась к ней. Мне нужна была сейчас опора. Я не сводила глаз с Сиф. Она не подошла ко мне.