Четыре туберозы
Шрифт:
Пальцы стынут от холода. Берёзы шуршащими листьями говорят со мной о счастье.
Оно проходило по этой дороге мимо них. Они не забыли.
Оказалось не то. Ко мне просто пришла не та женщина, которую я ждал, и праздник не состоялся. Это случается часто. Ждут одну, а приходит другая. Сначала не знаешь, а потом…
Вот она подходит к калитке. Идём на балкон, садимся на ступеньках.
— Я ждала тебя вчера, — говорит она с лёгким упрёком. — Почему не пришёл?
— А это не ты приходила к моим окнам ночью? — спрашиваю
— К твоим окнам? Ночью? — удивляется она. — Что за странные у тебя мысли? Зачем бы пришла я к твоим окнам? Вчера, ожидая тебя, я укладывала вещи — ведь завтра мы едем. А ночью вернулся муж.
Смотрю на неё. Маленькая. Закуталась в белый платок. Лицо спокойное. Так разговаривают жёны на пятый год брачной жизни.
Ночь прильнула к деревьям. Берёзы молчат и думают что-то долгое, упорное, жестокое.
В груди у меня невесёлая, странная лёгкость.
— Так, значит, это не ты приходила к моим окнам? — спрашиваю я, улыбаясь.
А вот та, другая, о которой я тоскую всегда, — она пришла бы.
Кто знает, не простояла ли бы она там до утра…
Правда, она побледнела бы за ночь, у ней не было бы твоих цветущих щёк… Но как бы мы встретились утром!..
— Что ты говоришь? — не понимает она. — Кого ждёшь? Если ты ждёшь кого-то ещё, значит, ты не любишь меня. Или от одиночества и праздности у тебя такие безумные мысли?
О, какая у меня лёгкость в груди!
Мне тепло, я смеюсь, точно пьян я сегодня.
— Слушай, — говорю я просто, — это ошибка. Ты не та, — вот и всё. Она могла бы иметь твоё лицо, твои прекрасные глаза, твой нежный, умный лоб, но пришла всё же не она, а ты.
Вот ты в час свидания аккуратно укладываешь вещи, а после спокойно спишь рядом с твоим мужем в вашей семейной спальне… А у той, которую я жду, не будет ничего, кроме любви, потому что её душа от века отдана мне.
Она встаёт со ступенек. Маленькая. В белом платке.
— Да, — говорит она, гордо выпрямляясь, — ведь это один из наших обычных разговоров.
Я должна бросить мужа, должна думать о тебе и день и ночь, до рассвета страдать у твоих окон… Что должна я делать ещё?
Но ты забываешь, что кроме любви есть ещё жизнь.
Слово «жизнь» она произносит как угрозу. Ходит по дорожке. Глаза у неё, наверно, острые, холодные…
А впрочем, какое дело мне до её глаз! Подходит близко. Берёт мои руки.
— Тобой завладело безумие, — говорит она грустно. — Опомнись!.. Разве есть на свете такая любовь!
Боже мой! Я смеюсь, я точно пьян. А берёзы всё думают своё, злое, беспощадное, упорное.
— Ну, довольно, — говорю я просто. — Я только не знаю, почему мы расстаёмся именно сегодня, а не полгода назад и не в первый час первой встречи. Видит Бог, не знаю.
— Что ж, прощай, — говорит она оскорблённо. — Даже из любви к тебе я не перестану быть собой.
Протягиваю руку. Смотрю в лицо ещё раз, с последней надеждой.
Нет! Не
Опять ночь. Но мне не заснуть. Только плотней застегну пальто и останусь на балконе.
Некоторое время борюсь с тяжёлым оцепенением. Я совсем обессилен этой встречей. Но мне хорошо.
Никто не смотрит в лицо, никто не язвит обидой, не называет «безумным».
Я опять могу думать о чём хочу неспешными волнами набегающих мыслей.
…Она, та, которую жду я всю жизнь, — она придёт!.. В эту ночь где-то далеко или близко она томится по мне, никнет, как бледный стебель без солнца.
Она придёт, и жизнь тихо озарится изнутри.
Каждое моё слово вызовет глубокий гармонический отзвук в её поющей душе, и мне не нужно будет кричать, как с глухими.
Может быть, она совсем близко, и только дни между нашей встречей… Или она далеко, на севере… У неё смуглое, словно изваянное из камня лицо, а в глазах цветёт любовь и синяя глубь суровых фиордов.
Она придёт! Она придёт, — говорю я, прижимая к груди холодные руки. И плачу.
Ночь с извечной печалью прильнула к земле и шепчет чёрными губами: придёт!.. после смерти.
ЛОЖЬ
Кто ты? Я видел тебя два раза и не знаю, была ты или приснилась. Постой. Я вспоминаю. Мы стояли где-то наверху. Пахло влажной землёй, над головами низко свешивались широкие вырезные листья. Непонятное и грубое шумело внизу. Белые столики рядами и отдельные у стен. Много чужих лиц. Я только сейчас их вспоминаю, а тогда мы не видали никого. Наклонились под листьями. Онемели. Близко.
Слышала, как у меня билось сердце? Светлым прозрачным вином наполнилось до краёв и билось медленно, медленно — как перед смертью. Твоё лицо у меня на плече. Чужое непонятно-прекрасное лицо. Волосы твои что-то пели, прикасаясь к щеке.
Что это? Откуда? «Не знаю… Это музыка». Слушаем бледные. Концы пальцев похолодели. «Где вы живёте?»
Смятый белый листочек невинно прилёг на отсыревший камень перил. От движенья карандаша протянулась тонкая незримая нить между двумя ещё вчера далёкими жизнями.
Напишете?
«Да».
Внизу фонарики. Белые, красные вздрагивают между ветвями. В прихожей шумно. Кто-то потерял калошу. Хлопают двери, врывается холодный белый пар. Бубенчики звенят у крыльца. Прощайте?..
«Нет, мы вместе».
Уже утро. Кто украл ночь? Будто не было её. Только там под листьями чувствовали мы её. Помнишь?
Не забыла, как ехали? Или это снилось под утро? — Светлое жемчужное небо, снег посинел. Белая скрипящая дорога. Бубенчики звенят точно вдали. Хочется лечь в мягкий синий снег. Широко открытыми глазами утонуть в светлеющем небе. Чтобы руки, твои поющие нежные руки ласково легли на захолодевший лоб. Пусть, медленно изнемогая от радости, бьётся сердце. Хочется тихой белой смерти под утренний звон колоколов.