Четыре туберозы

Петровская Нина И.

В ДЕВИЧЬЕЙ СПАЛЬНЕ

Кажется душно в девичьей спальне В тихую лунную ночь. Сердцу становится как-то печальней… Сердцу ль тоску превозмочь! Вижу, как лунным, сребристым сияньем Сад задремавший залит. Слышу я листьев влюблённых шептанье, Ночь о любви говорит. Часто мне кажется, будто виденья Там по дорожке скользят. В спальню доносится тихое пенье, Тихое пенье дриад. Сердцу мучительно, сладко и больно Так не любить никого. Слёзы о ком-то роняешь невольно, Любишь, не зная кого.

НАША ДОРОГА

Нет, подождём мы немного Искать утешенья

могилы! Не кончена наша дорога! Ещё не исчерпаны силы! Боже! мне слабые ноги Сожгли беспощадно песчинки Твоей бесконечной дороги, Где нет ни дождя, ни росинки. — Друг, ты ступаешь так вяло! Пройти нам осталось немного; За нами далёко начало И кончена скоро дорога…

НИЩИЙ

В костюме стареньком и гадком, Больной я пред тобой стоял. Струилась тихо грязь по складкам, Зловонная, а я молчал. Ты видела, в лице больного Лежала Божества печать; Она сказала слишком много — И ты её могла понять! Мой друг, твои уста молчали. В твоих задумчивых очах Рождались искорки печали, А грудь сжимал безумный страх… И ты, дитя больного света, Упала нищему на грудь! В отрепьях встретила поэта!.. О друг, ты этот миг забудь!

ЗМЕИНАЯ ЛЮБОВЬ

Роща застыла осинная. В солнечных, светлых лучах Искрится шкурка змеиная; Тихо лоснится на мхах. Дума таится змеиная В ярких, змеиных очах; Тело чешуйками, длинное, Тихо дрожит на камнях. Что-то теперь подымается, Что-то теперь извивается, К самке ползёт меж камней. Страстно к змее прижимается, С нею как будто сливается, С нею, с подругой своей…

ЗАКОН

Я сказку тебе расскажу Пустую, для малых детей. В ней «гадких» тебе покажу И их накажу поскорей. Я вычитал сказку случайно В книжонке забытой и старой. Ту сказку окрестим мы «Тайной», Её героиню «Тамарой». Как водится, где-то вдали, Где царствует чуждый народ, В пределах безвестной земли, Ребенок прелестный растёт. Прелестен, как звуки стихов, Он ведал нездешние сны, И тайны загадочных слов Не были младенцу темны. Он ведал грядущее в горе, Он знал о минувшем в печали. В том царстве, где синее море С молитвой вседневно встречали, Тамара для близких друзей Надеждой земною росла; Не ведая слёз и страстей, Обет неземной берегла. И быстро неслися года, Неслися на крыльях своих, Неслись, как несутся всегда, Не зная печалей земных… — Тамара о чём-то грустила, Святая, не знавшая горя. Подруга у ней расспросила. Она указала на море: И мчалась волна за волной, И слышались стоны и рёв, И парус чернел неземной, И был он причалить готов. И кто-то, весь в броню одет, Усталый к Тамаре пришёл: «Я тоже имею обет; В тебе я сестру приобрёл! Мы людям несчастным поможем Найти неземное начало. Доход мы народу умножим. — Живёте вы тихо и вяло! — Я дам тебе дарственный трон, О дочь неземная богов! Разумный, но строгий закон Тебе написать я готов»… — И тянутся вяло года. И высится грозно закон. Тамара ушла навсегда: Остался владыкою он. А люди счастливые плачут, Но веруют в силу закона. И вместо прекрасного трона Тюрьму для Тамары назначат. Тамару, богиню любви, Теперь нам нигде не найти! Напрасно! Её не зови, Хоть слёзы

скопились в груди!

«Мы знаньем смелым угадали…»

Мы знаньем смелым угадали Природы тихое дыханье И нашим детям в назиданье, Чтоб облегчить им торный путь, Из камня высекли скрижали. На них мы точно написали: Куда и как плывёт звезда; В какие грозные года, Врагам свою подставя грудь, Своих детей и жён мы охраняли. Как жили прадеды с богами, И где дымил святой алтарь, Как наш могучий, добрый царь Любил нас, как детей своих, А непослушных бил плетями. Царила истина над нами, И был у нас святой закон, Хоть был порой и страшен он, Но только страшен для плохих, Недружно бывших со жрецами. А ты, безумец бледнолицый, К чему твой бред, твои слова!? Какие тайны божества Ещё ты выдумать успел?! К чему ненужные страницы Ты хочешь дать сынам Столицы?! Твою «любовь» не знаем мы! Ты не спасёшь нас от сумы! Мечтать напрасно ты посмел! Уйди, безумец бледнолицый!

«Усталый день плетётся до конца…»

«Лицом к лицу пред этой бездной тёмной».

Ф. Тютчев

Усталый день плетётся до конца. И вечер как всегда идёт за ним, А завтра вновь заменится другим И вечно вновь до лучезарного венца. Но между вечером и днём Есть бездна необъятная для нас; Её мы непонятною зовём, Непроницаемой для глаз. Её всегда боимся мы, Мы слышим, кто-то дышит в ней, И давит ночь громадою своей, Как свод удушливой тюрьмы… Но не для всех она страшна: Тому, кто дни давно забыл, Тому, чья жизнь всегда темна, Тот душу в ночи схоронил. И вот душа опять живёт! Свободно дышит вновь она, И в сладких звуках тишина Меж снов пророческих плывёт. И столько снов, великих снов Рождается среди ночей, Что слышит мир могучий зов Опять раскованных идей.

Я ЖАЛЕЮ

Я писать о любви не умею, — Не умею я также рыдать — То, что теперь я жалею, Не моею душой отгадать. Я жалею цветы полевые, Что под снегом сокрылись давно, Я жалею, что грёзы ночные Улетели под утро в окно. Я тоскую, что небо над нами, Что не в силах туда я взойти, Что святыми, живыми цепями Я прикован к земному пути!

«Слышен звон струны певучей…»

«Мысль изречённая есть ложь».

Тютчев

Слышен звон струны певучей, Мчатся вдаль стихи Баяна: Их, исторгнув из тумана, Записал поэт могучий. Грозно высятся скрижали О делах былых героев: Их среди первичных слоев Из земли мы откопали. Ряд божественных ваяний Мы нашли под грудой лавы. Это гимн для старой славы, Сон былых воспоминаний… Только грёзу не запишешь! Только грёза мчится мимо! Сон уйдёт неумолимо. Нет! о них ты не услышишь!

ГРЕХОПАДЕНИЕ

Словно огненные руки Разверзают эту ночь! Ангел внемлет стонам муки, Но не в силах им помочь. Рай с безверьем сочетая, Символ Веры продают! И в церквах, любви не зная, О любви к святым поют! И Распятьем, как секирой, Рубят тёмных прихожан! Но грядёт, глядите, Сирый Из далёких, чуждых стран… Он грядёт в недоуменье, Слышит грозный звон цепей, Но в святом преображенье Недоступен для людей…