Четыре туберозы
Шрифт:
Если нам скажут, что и теперь личина не сорвана, что и теперь между нами и Вечностью только игра в прятки, как часто мы не хотим этому верить: золотое зеркало горизонта и улица, залитая золотом, с весёлыми, бегущими людьми — разве есть ещё место ужасам тьмы теперь, когда всё прояснилось?
А между тем никогда ещё призрак не вырастал в таком грозном величии, как теперь, в этом золотом свете научных откровений.
Прежде в нахмуренном, сыром тумане мелькали ослепительные пролёты лазури, казалось, что туман призрачен, а то, что за ним, — есть лик неизменной Вечности. Но когда разорвался туман и повсюду блеснуло небо
С личины спала личина. Призрак не мог спасти подобие собственной реальности, когда он предстал пред нами, разоблачённый. Золотое зеркало горизонта, и улица с зажигающимися фонарями, эти бегущие люди — мы уже знаем, что всё это незнакомо нам, хотя бы уж потому, что неизвестно пространство, в котором всё это происходит.
И это окно, из которого мы смотрим, есть окно в непостижность, — больше мы ничего не знаем о нём. И четыре стены, и камин, и мягкое кресло, в котором мы только что размышляли о возможности постижения мировой фантасмагории, и эти уютные мелочи не укроют они нас от всюду витающей ночи.
Свет разогнал тьму, и тогда оказалось, что сам он пропитан тьмою. Если наука — солнце, то мы знаем, что солнца выброшены из ночной пасти мира. Хаос, прогнанный с авансцены человечества, выглянул из глубины сцены, и мы уж бессильны бороться с ним.
И если мы отказываемся мужественно заглянуть в ужас ночи для того, чтоб убедиться, что нет в том никакого ужаса, и что ночь нежна и задумчиво спокойна, если мы отказываемся, сама ночь идёт на нас, и сумеречные тени начинают уродливо плясать на стене, принимая очертания единорогов, горбунов, карлов. Хаос в образе страшного карлы бросает солнца в пустоту, и они взлетают, крутясь, — золотые волчки.
Мы уже начинаем понимать, что живём среди неизвестностей и что не укроемся от них ни четырьмя стенами, ни устремлением к матери сырой земле: сама земля только мяч, надутый огнём, только мяч в лазурной сетке, называемой небом, вечно мчащийся шар, никуда не могущий упасть, потому что и падать некуда.
Из ночной пустоты выступают туманности, как из чьих-то вещих очей, чтоб изойти слезами, бриллиантовыми звёздами. Мириады звёзд заблистали в пустоте. Ночь выплакала все солнца, все звёзды. Всё, что существует, всё, что является нам, пронизано звёздностью, всё — порождение ночи. День — личина между нами и миром, — личина, и притом неизвестно чья: быть может, она надета на нас, быть может, на мир, — личина между двумя безднами. Две бездны уставились друг на друга из-под призрачной маски. Но призрак рассеется, бездны сольются. Мы станем миром, потому что будем вне мира, как Тот, Кто сказал: «Я уже не в мире, но они в мире, а я к Тебе иду, Отче святой» (Иоанн).
Быть может, есть только два призрака: призрачный мир для нас под личиной явлений, и мы, скрытые для мира под маской. Мы должны растопить маску, мы не должны быть призрачны. Горе тому, кто, зная мировой фантом, воспользуется данным ему знанием для утверждения своей обособленности, кто станет миром во имя своё. Он воистину злой маг.
Есть среди нас злые маги, одержимые призраком.
Нам безразлично, ходят ли они
Творят ли они заклинания над козлиной кровью или говорят об искусстве и литературе, — узнаём их по личине, привязанной к лицу. И если сотворим про себя крестное знамение, неожиданно оборвётся их уклончиво рассудительная речь: из-под личины раздается крик демона, обитающего в них:
Хо! Хо! Хо! Хо!«Ведьма» и «Лествица» говорят нам о колдунах, о магах. Вникнем же в эти слова. Ведь мы тут имеем дело не со сказочными героями, а с теми, кто под маской благовидной лжи творит среди нас вечное марево…
Помолимся о том, чтоб личина с них спала, предстал нам истинный лик их и рассеялся туман наваждений.
Андрей Белый
Участники
Герман (старый маг)
Вальтер (молодой человек, его ученик)
Клара (молодая девушка, правнучка умершего разбойника)
Два старых инквизитора
Молодой инквизитор
Писарь инквизиции
Шпион инквизиции
Дух старого разбойника
Голоса духов
Голос демона
Палачи
Палач
Ландскнехты
1-й ландскнехт
2-й ландскнехт
Проповедник-монах (очень высок, худ, с козлиной, чёрной бородой. Ряска обтрёпана и грязна)
Женщина (молодая)
Старый нищий (весь в лохмотьях. Очень стар. Длинная редкая седая борода. Он всё больше сидит. Голова его трясётся от старости)
Крестьянин (средних лет)
Брунгильда (отвратительная, толстая баба средних лет. В движениях груба. Она жена палача)
Старик (очень здоровый и крепкий, атлетического телосложения. Небольшая густая седая борода)
Судья (сухой, методичный голос)
Народ (женщины и мужчины разных цехов)
Гульда (старуха-колдунья, невеста Германа. Она очень стара. Её жидкие, белые волосы распущены по плечам. Она сгорблена и опирается на палку. Она в лохмотьях; они светятся ярко-бело. Ноги её босы)
Лекарь
Женщина (пожилая)
Голос из народа
ДЕЙСТВИЕ I
В глубине сцены дремучий, дубовый лес. Слева непроходимое болото. Справа избушка с крытым крыльцом. Вечереет, а к концу действия ночь. На небе полная луна.