Чингисхан: Покоритель Вселенной
Шрифт:
Эти речи привели Чингисхана в задумчивость, но никак не рассердили. Оценив отвагу Есуй, он проговорил:
— Даром что она женщина, а слово ее справедливее справедливого. И никто ведь, ни братья, ни сыновья, ни вы, Боорчу с Мухали, подобного мне не доложили… А я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами.
И тут же, обратившись к Чжочи, Завоеватель объявил:
— Итак, старший мой сын — Чжочи. Что скажешь ты? Отвечай.
Но тот промолчал; точнее, не успел он открыть рот, как его брат Чагатай, презиравший Чжочи, бесцеремонно встрял в разговор и вслух высказал то, о чем втихомолку думали многие:
— Ты повелеваешь первому говорить Чжочи. Уж
И, не стесняясь в выражениях, он напомнил отцу, что происхождение Чжочи более чем сомнительно. Доводится ли он ему действительно сыном? И не родился ли от меркитского воина, укравшего Борте?
— Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена? — завершил он свою филиппику.
От оскорбления Чжочи вскочил, схватил брата за шиворот и крикнул:
— Родитель-государь пока не нарек тебя! Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только свирепостью ты превосходишь всех!
И старший брат вызвал младшего на так называемый божий суд:
— Даю на отсечение свой большой палец, если ты победишь меня хотя бы в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если повалишь меня в борьбе. Но будет ли на то воля родителя и государя?
Братья ухватились за вороты, изготовясь к борьбе, но Мухали и Боорчу разняли их. Чингисхан молчал. Нужные слова нашел Коко-Цос:
— Куда ты спешишь, Чагатай? Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было. Звездное небо поворачивалось — была всенародная распря. В постель свою не ложились — все друг друга грабили. Вся поверхность земли содрогалась — всесветная брань шла.
Увы, такова была подлинная картина жизни в Монголии до установления Чингисова порядка, положившего конец анархии, при которой похищение Борте меркитами являлось событием заурядным.
Упомянув о Борте, старый воин нашел слова, до глубины души растрогавшие Чагатая и его братьев:
— Не родились ли вы из одного и того же лона? Если вы огорчите свою мать, из чрева которой родились, то скорби ее никогда не развеять.
Затем он рассказал о годах нищеты и изгнания:
— Государь, ваш родитель, вот как созидал всенародное царство: черной головы своей не щадил, черную кровь свою щедро лил, черным очам своим мигать не давал, сплюснутых ушей своих на подушку не клал — рукав клал вместо подушки; слюной своей жажду утолял, десной своей голод унимал; со лба его пот лился до самых подошв. В упорных трудах его, с подтянутой всегда подпругой, страдала с ним заодно и мать же ваша: плотно-плотно косы стягивала, туго-туго подпоясывалась. Вот как растила вас: что самой проглотить — половину вам отдаст; что кусок откусить — то все про вас пойдет, сама голодная будет ходить. И все-то думает, бывало, как вас за плечи вытянуть да с мужами поравнять; как бы вас за шею вытянуть да с людьми сравнять. Тела ваши обмывала, пяту вашу возвышала, доводила вас до богатырских плечей, до мериновых статей… Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро!..
Прервав наконец свое молчание, Чингисхан призвал сына к порядку:
— Как смеешь ты подобным образом отзываться о Чжочи? Не он ли старший из моих царевичей? Впредь не смей произносить подобных слов!
Выслушав отцовский выговор, Чагатай проговорил:
— Оба мы с Чжочи — старшие сыновья. Вот и будем мы парою служить отцу-государю. И пусть каждый из нас руку по самое плечо отхватит тому, кто будет фальшивить, пусть ногу по самую голень отхватит тому, кто отставать станет.
И, дабы как-то выйти из созданного им же тупика, Чагатай предложил его спор с Чжочи разрешить в пользу Угэдэя, третьего сына Чингисхана, известного своей уравновешенностью и здравым смыслом.
— Угэдэй у нас великодушен. Его бы и наречь. Добро быть Угэдэю при особе отца-государя. Добро государю и отцу преподать ему наставление о Великой темной шапке!
Чжочи поддержал это предложение, несмотря на то что таким образом отдавал право на старшинство младшему брату. Впрочем, его сомнительное происхождение поступить иначе и не позволяло.
Своим крепким умом Чингисхан понимал, что следовало бы как-то предупредить будущие распри сыновей, и потому на предложение Чжочи «служить парой с Чагатаем» сказал:
— Почему же непременно парой? Мать-земля велика. Много на ней рек и вод. Скажите лучше — будем отдельно друг от друга править иноземными народами, широко раздвинув степные кочевья.
Затем Чингисхан дал слово Угэдэю, назначенному будущим наследником.
Надо заметить, что Угэдэй был любимым сыном Завоевателя, а также более других на него похожим. Его отличали отцовские солидность и здравомыслие. Конечно, он не имел его талантов, зато был добрее, легче в общении, щедрее, и его покладистой натуре склонность к бражничеству, как, впрочем, всем монголам, чуждой не являлась.
Со свойственной ему простотой Угэдэй заявил, что постарается сделать все, чтобы оправдать братнино доверие (отказаться от оказанной чести он не мог).
Четвертый и самый младший сын Завоевателя, Толуй, в свою очередь, пообещал всеми силами поддерживать Угэдэя:
— Я буду напоминать ему то, что он забыл; буду будить его, если заспится. Буду эхом его, буду плетью его рыжего коня. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!
На земле ислама
Сбор монгольских ратей произошел летом 1213 года на южном склоне Алтая, близ истоков Иртыша и Урунгу. Своею грандиозностью тамошний пейзаж как нельзя более соответствовал зарождавшейся военной буре. На севере стоит стеной цепь остроконечных гор Алтая, на высоте 1000–2400 метров покрытых великолепными лесами, где сибирская лиственница чередуется с голубой тянь-шаньской елью, с раскидистым кедром, трепетной осиной, стройным тополем и гибкой ивой. Ниже — тучные луга, по которым и сегодня ходят торгутские стада. Порожистые алтайские реки катят свои темно-синие воды среди влажной зелени лесов и нив. Здесь берет начало Иртыш, глубокий и прозрачный, он стремится на запад, в Сибирь. Параллельно ему и несколько южнее средь зарослей ракит бежит Урунгу, но очень скоро она оказывается в окружении лишенных растительности холмов, предвестников близкой Джунгарской пустыни. Именно оттуда, по долине Эмиля, лежащей у подножия Тарбагатайских гор, а затем через Джунгарские ворота, что между Барлыком и Джунгарским Алатау, монгольская армия спустилась вниз, в Семиречье.
В ту пору этот край принадлежал тюркам-карлукам, чей правитель Арслан, как мы помним, уже был вассалом Чингисхана.
Когда монголы приблизились к Кайялыку, населенному пункту, искать который следует между нынешними городами Лепсинском и Копалом, Арслан примкнул к ним. Там же к ним присоединились два других Чингисовых вассала: идикут Барчук, царь уйгуров, приведший из-под Турфана 10 тысяч воинов, и Сукнак-тегин, правитель Алмалыка.
Монгольское войско, вероятно, насчитывало от ста пятидесяти до двухсот тысяч сабель. Чингисхан оставил в Монголии «хранителем очага» своего младшего брата Темуге. Предвидя долгое отсутствие, он взял с собой одну из своих вторых жен, прекрасную Хулан.