Шрифт:
Все герои и события вымышлены.
Он был почти уверен, что найдет ее здесь. Машина стояла у самой воды, передние колеса прочно увязли в илистом грунте. Двери были распахнуты, ключи болтались в замке зажигания. Похоже, что тут порезвились подростки, потому что в салоне валялись пустые бутылки и банки из-под пива. Больше ничего в машине не было.
Когда-то он очень гордился тем, что открыл это место: едва заметный съезд с грунтовки, небольшая поляна, удобный вход в воду, где прибрежный ил быстро сменялся песком. Для больших компаний простору маловато, а его семье хватало. Немало сил и времени он потратил, старательно очищая дно вокруг маленького пляжа, чтобы никто из детей не поранил ног.
БОРИС
Все собрались на даче в Малаховке. На той самой даче, где каждое лето проводили каникулы младшие отпрыски семьи, наслаждаясь зеленью, жарой и свободой, недоступной в городе, где детская жизнь является просто частью суетной и скучной взрослой. Жара по-прежнему приятно расслабляла, зелень слегка поблекла, а вот свободы не было совсем. Ее давно уже не стало, но почему-то казалось, что здесь, в старом бабушкином доме, всё будет как раньше, и Борис сможет снова стать самим собой, а не отцом и мужем, не слишком профессиональным по нынешним стандартам программистом, но почти профессиональным водителем в свободное от программирования время, и … неудачливым любовником. Все эти многочисленные обязанности, которыми постепенно заполнялась его взрослая жизнь, в основном сводились к исполнению ролей, а он сам всё еще оставался мальчишкой из этого летнего сада с мечтами и надеждами, которые уже просто не успеют сбыться. Из всех ролей Борису больше всего удавались роли отца и водителя, первая – потому что действительно любил, а вторая – потому что умел. Все остальное как-то не получалось.
Свобода… Нет, Малаховка, старый дом, сад – все это есть, и всё это в прошлом. После смерти бабушки Борис редко бывал здесь. Родители как-то слишком сложно поделили наследство с остальными родственниками, и не прекращались споры и ссоры по поводу дачи. Ездить сюда не хотелось, тем более что отношения с двоюродными братьями и сестрами во взрослой жизни постепенно сошли на «нет», хотя в детстве казалось, что никого ближе и роднее не будет. Но сегодня приезжали “голландцы”, и ему казалось, что это шанс… Свободу могли дать только деньги. Даже не слишком большие, потому что он уже не мечтал о реальной свободе, речь могла идти лишь о мысленной, виртуальной свободе: чтобы не надо было постоянно думать о том, где эти деньги взять…
Восторженный голос сына вернул Бориса к действительности. «Приехали! Они приехали!» – с этим воплем Митька ворвался на террасу, и, забежав за плетеное кресло, в котором сидел отец, обнял его за шею и часто задышал в ухо. «Что же ты не встречаешь?» – вопрос был лишним, он знал, что сын успел отвыкнуть от своих «голландских кузенов», потому что виделись они редко, примерно раз в два года, и для младшего это был чересчур большой срок, почти треть его жизни. Но вечером, когда надо будет возвращаться домой, придется приложить немало усилий, чтобы расставание детей на ночь (на даче должны были остаться только гости), от силы на пару дней, обошлось без чьих-нибудь слез. «Ну, хорошо, идем вместе», – сказал Борис, поднимаясь с кресла, и Митька, сразу осмелев, потащил отца к воротам.
Всё семейство было в сборе. Старшее поколение, позабыв про все хвори и распри, вновь почувствовало свое былое «могущество»: в пределах отдельно взятого дачного участка сорокалетние вновь стали детьми, послушными воле семидесятилетних родителей. Взгляд Бориса, как всегда, на секунду запутался в кудрях жены – сзади Анну по-прежнему можно было принять за подростка, так мало она отличалась от стоящей рядом дочери. Но внимание всех остальных прочно захватили “голландцы”, ведь они не просто гости, завалившиеся на дачу к родственникам жарким летним днем, они – пришельцы из другого мира.
Двоюродный брат Леша и его жена Ляля почти не изменились с тех пор, как Борис был у них в Гааге проездом, возвращаясь из командировки
Борис не мог понять, откуда в ней это? Ни тесть, ни теща особой ортодоксальностью взглядов не отличались, несмотря на то, что жили в те времена, когда малейшее отступление от принятых правил, которым следовали все окружающие, грозило неприятностями. Дети были послушными, милыми, но Борис со страхом думал о том, что им придется жить в мире, очень мало напоминающем тот, что существует в сознании их матери. Младшая сестра жены, Инка, подтверждала серьезность его опасений своим личным примером. Поначалу Борис пытался как-то повлиять на жену, пытался вмешиваться в так называемый процесс воспитания, старался добавить «правды жизни» в ту атмосферу стерильности отношений, которая складывалась в семье, но безуспешно. Слишком мало времени он проводил дома – в современном мире мужчина должен делать деньги.
Вот и сейчас, когда закончилось всеобщее целование и обнимание, и все двинулись к накрытым по дачному обычаю под яблонями столам, «голландцы», конечно, были по-прежнему в центре внимания, а Митька и Юля – рядом с мамой. «Придется бросить их одних посреди родни», – с усмешкой подумал Борис. Ему самому надо было устроиться где-то рядом с Лешей, чтобы не откладывая в долгий ящик, поговорить с братом о своих делах, тем более что «дружеский визит» мог оказаться чересчур коротким.
А в том, что дела Бориса оставляли желать лучшего, сомнений не было. Странное дело, ведь работал он в конторе, которая, в общем-то, находилась в нефтяном русле. Ну, конечно, не у самой бензиновой трубы и даже не у нефтяной, но все-таки довольно близко к ней (по общероссийским масштабам) – производственные договоры заключались непосредственно с нефтяными компаниями, и все начальники были довольно состоятельными людьми. Но Бориса денежный поток плавно обтекал, поскольку он так и остался обычным программистом в постсоветском научном пространстве.
Таких, как он, сорокалетних «бессребреников», по-прежнему работающих в их конторе, можно было перечесть по пальцам, остальные специалисты ушли после «революции» 90-х. Кто-то уехал за кордон, кто-то перешел на работу в открывшиеся представительства иностранных компаний, кто-то занялся предпринимательством. И уже вновь пришедшая в последние годы молодежь стремительно обходила Бориса практически на всех поворотах. Его попытка уйти в инофирму закончилась неудачей – не выдержал испытательного срока. И дело было не в отсутствии необходимого опыта или недостаточной квалификации, просто он не мог играть по новым правилам. Не мог и не хотел учиться.
Борис не умел просить. Никогда. Раньше это осложняло ему жизнь, но не сильно – можно было прожить. Мальчик из обеспеченной семьи советской интеллигенции мог себе позволить некоторые аристократичные черты характера, так же, как некогда дворянский сын с приличным доходом и образованием мог оставаться прекраснодушным. Родители обеспечили Бориса всем необходимым, для того, чтобы жить в ладу с самим собой, не вступая в отношения с властью чаще, чем это было нужно, чтобы «жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». Почему-то строчки из «Торжественного обещания юного пионера» прочно засели в голове Борьки, хотя пребывание в комсомоле особого следа в сознании не оставило, кроме некоторого стыда, а в партию Борис так и не вступил. Если бы он собирался делать карьеру… Но он не собирался.