Число зверя
Шрифт:
— Неужели пять? — не поверил он и привычно слепо улыбнулся жене. — Спасибо, чаю с удовольствием выпью, Поставь там, Наташа, на журнальный столик.
— Не забудь, Нил, мы сегодня приглашены к Евдокии Савельевне, тебе надо успеть отдохнуть. Не работай больше, ладно?
— Вот так сюрприз, ты серьезно, Наташа? — поморщился он. — По какому такому случаю?
— У нее прием, вернее, дружеский ужин. Ты в самом деле не помнишь? Событие в культурной жизни страны! Высшее звание народной артистки на той неделе схлопотала.
— Какая прелесть! — не удержался Игнатов, и в его голосе послышались насмешливые нотки. — Вот именно, все таки схлопотала, орел баба! Ну,
Пряча улыбку, Наталья Владимировна быстро, как то по кошачьи игриво погладила плечо мужа.
— Не сердись, отец, нельзя же все время провести в темнице. Работа, работа, только работа… Я длинное платье сшила, вечернее, сто лет уже в свет не выходила.
— Если так, разумеется, надо идти.
— Надо, надо, Нил. Говорят, сам Брежнев с Косыгиным будут, Леонид Ильич от голоса Зыбкиной, говорят, слез удержать не может…
— Господи Боже мой, — вздохнул Игнатов, страдая от сознания неизбежного и выпячивая нижнюю челюсть, — приготовлено вечернее платье, и, чтобы не нарываться на долгую и глухую размолвку с женой, идти придется. — Ну хорошо, хорошо, а наши то белые лебеди залетные, слезливые, эта экзотика здесь зачем?
— Нил, не задавай ненужных вопросов! — попросила Наталья Владимировна и даже покачала головой, выражая свое недоумение. — Для тебя ведь ничего, кроме истории и книг, не существует, — я до сих пор не могу взять в толк, как ты однажды меня приметил и даже догадался предложить руку и сердце. А ведь для большинства людей именно личная, интимная жизнь и является самым дорогим и главным, а все остальное только подспорье.
— Прости, по прежнему ничего не понимаю! — высоко поднял брови Игнатов и, как всегда в трудные минуты, уставился перед собой в стол. — Что там опять за китайская кухня?
Наталья Владимировна помедлила, от души забавляясь детской наивностью и неосведомленностью мужа.
— Ничего особенного, дорогой мой, просто у Евдокии Савельевны будет на вечере… интересно, кто бы ты думал? Ну ни за что не угадаешь… Сама Ксения Васильевна Дубовицкая!
— Что же? Та самая знаменитость из Академического? — спросил Игнатов, по прежнему больше занятый своими абстрактными, по сути дела, бесплодными мыслями о вырождении вершинных слоев российской интеллигенции. — Конечно, актриса выдающаяся, женщина… гм, на мой взгляд, весьма эффектная…
— Эффектная! Господи, Нил, ты отвык от простого русского языка! Эффектная! Милая, Нил, ослепительная!
— Наташа, я же так и выразился, — слабо запротестовал Игнатов. — Эффектная и есть синоним ослепительной, привлекающей внимание…
— Нил, дорогой мой, я рада, ты прямо на глазах молодеешь, — не удержалась Наталья Владимировна от легкой иронии. — Вот только темперамент тебя подводит, ты ведь не дослушал. Из охотничьего хозяйства Завидово на кухню Зыбкиной доставлены две кабаньи туши, говорят, по центнеру каждая. Дичь добыта лично Леонидом свет Ильичом Брежневым… И по его же высочайшему повелению отправлена по сему адресу специально для званого ужина. Как, связывается все происходящее в один узелок? — спросила Наталья Владимировна, и в глазах у нее заиграли знакомые мужу озорные огоньки. — Нет, положительно, в мире не встречалось более тупого академика. Не понимаешь?
— Нет, ни в зуб ногой, — чистосердечно сознался Игнатов и в доказательство даже разгневался и сверкнул глазами. — Ну, Наташа, у меня ведь нет времени на ваши бабьи ребусы! Что такое?
— Ничего особенного, Нил… Просто у Леонида Ильича с Дубовицкой роман. Вот тебе и все объяснение с кабанятиной, там, опять же говорят, уже пять поваров из Кремлевки
— Боже мой, Наташа! — почти простонал Игнатов, резво подхватываясь с кресла и потрясая перед невозмутимо наблюдавшей за ним женой какой то старой бумагой. — Ты хоть представляешь, какая там охрана будет? Да тебя до последних трусиков просветят…
— А мне наплевать! — бодро отчеканила Наталья Владимировна, взяла из рук мужа старую бумагу с голубовато выцветшими орлами и положила ее обратно на стол. — Я же не собираюсь проносить бомбу. Глупости! Я тебе уже приготовила темный костюм и положила во внутренний карман твое академическое удостоверение, не вырони. Хотя ладно, я сама потом проверю.
Игнатов кивнул, подошел к стеклянной стене и, заложив руки за спину, задумался, широко расставив ноги. Ему почему то вспомнилась осень сорок первого и встреча с Сусловым под Кизляром, кстати, первая, и произошла она в штабном шалаше в камышах; Суслов, оберегаясь от сырости, сидел на высокой пачке партийных книг, кажется, сочинений Энгельса или даже самого Ленина, на что тогда в хаосе и разброде Игнатов не обратил внимания, а вот сейчас этот факт и всплыл в сознании с неожиданной рельефностью и яркостью: чавкающая под ногами болотная жижа, длинное, худое и злое лицо Суслова, недалекая и частая артиллерийская пальба, — все это вспомнилось как нечто весьма и весьма существенное. Игнатов вначале даже растерялся от этой избирательности памяти, но затем, вспомнив еще и свой недавний разговор, весьма долгий и трудный, с «серым кардиналом», подумал, что ничего случайного в жизни нет и быть не может, что полотно жизни непрерывно и из него нельзя выбросить ни одного мельчайшего узелка, ни одной нити, и вздохнул. На именитый вечер идти придется, а следовательно, надо уже сейчас возместить предстоящую потерю времени и просмотреть дополнительные материалы к очередной главе — кстати, там есть любопытные сведения о связях древнерусской живописи, того же Андрея Рублева, с эпохой раннего Возрождения, именно творчество Рублева со товарищи и опровергает весь этот сионистский бред о дикости и варварстве русского народа и свидетельствует о его глубочайших свершениях в области культуры и духа еще задолго до прихода самого Рублева…
И, уже забывая и о жене, и о предстоящем вечере, и о своих необъяснимых воспоминаниях о начале войны и знакомстве с Сусловым, ныне одним из могущественнейших людей, уже не слыша напоминания об остывшем чае, Игнатов опять, как иногда говорила Наталья Владимировна с понимающей усмешкой, втягивал свои рожки в раковину и уходил из реального мира в свой, измышленный, без ряби воды и шевеления воздуха. Правда, она порой добавляла и другое: слава Богу, есть такой заколдованный мир, в нем можно полюбоваться своим прошлым, но в нем присутствует и отражение будущего в настоящем, только стоит всмотреться и вдуматься.
Пожалуй, именно с таким ощущением бесконечности и неразъемности времен Игнатов и отправился с женой в начале шестого к Евдокии Савельевне Зыбкиной. В ранних сумерках темнели старые ели, и загустевшая синева в их вершинах лишь подчеркивала опускавшийся на землю покой.
— К морозу, — авторитетно сказала Наталья Владимировна, придерживая мужа за локоть. — Очень кстати, а то в Москве грипп начинается, уж внучата обязательно подхватят. Пошли, пошли, Нил, опоздаем.
— Пришли уже, — сказал Игнатов, — вот и встречают…