Чисто семейное дело
Шрифт:
Как хорошо, что с ними вновь был Аолен! Как хорошо, что он смыслил в искусствах! Иначе загадка так и осталась бы без ответа. Откуда им, существам цивилизованным, образованным, прогрессивным, но лишенным должного воспитания, было знать, что живописец Калабр из Гвена был так вдохновлен величественными видами Драконьего Кряжа, что не ограничился одним только фоновым пейзажем на портрете Леварта и запечатлел их еще на нескольких своих полотнах? Самое известное из них, «Скалы в сумерках», ныне экспонируется в трегератском Музее Высоких искусств. Но были и другие, судьба которых культурной общественности неизвестна.
— Верно, одной из таких копий и воспользовался похититель, — предположил Аолен.
Хельги его объяснением остался доволен:
— Ну раз так — одной загадкой меньше!.. А правда, интересно узнать, что стало с теми кавалерами? Выбрались они с тропы, или нет?
— И если выбрались, то в каком виде? — подхватил Эдуард, он никак не мог забыть оскорбление. — Спеси-то у них поубавилось, я думаю!
— Да, интересно было бы взглянуть! — усмехнулся бывший наставник, позабыв осторожность.
Повелитель возжелал…
— Урод! Тролль безответственный!!! — на чем свет стоит бранила его сестра по оружию. — Хорошо, так все обошлось! А если бы наоборот?! Если бы твой недопогребенный приятель не их к нам приволок, а нас на тропу отправил?! Тогда что?!
Гнев ее был понятен и оправдан. Весь разговор происходил поздно вечером, буквально перед сном. Ясно, что укладываясь в постель в мирном эттелийском трактире, даже самые одержимые из воинов редко берут с собой меч, не говоря уж о складных лопатках. Хороши бы они были, если б оказались на тропе — без оружия, без припасов, в одном исподнем белье!
— Но все же обошлось! — попытался вступиться за бывшего наставника Эдуард, но и ему досталось за компанию: зачем спровоцировал?
— Так ведь обошлось же! — заладил свое принц.
А главный виновник происшествия скромно отмалчивался. Потому что обошлось, да не совсем!
— Просто не представляю, как мы станем объяснять хозяйке, откуда у нас среди ночи взялся неизвестный труп! — причитала Энка. — Просто не представляю! Так неловко, так неловко… Она нас завтра выселит, и будет права!
— Завтра мы и сами уйдем, — рискнул открыть рот Хельги, чем и навлек на свою голову новый шквал бури.
Однако негодование девиц разделяли на все. К примеру, Аолен, не имевший личного опыта общения с кавалерами, остался доволен тем, как обернулось дело. И добросердечный Рагнар разделял его позицию: своей нечаянной обмолвкой Хельги избавил несчастных от мучений — и это главное. Потому что один из них был трупом, но двое других — еще нет.
Хотя… выглядели они лишь немногим лучше своего менее удачливого сотоварища. Оборванные в клочья, истощенные, с безумными блуждающими глазами, кавалеры долго не могли взять в толк, что с ними произошло, и осознать, что беда миновала. Лишь к утру они стали понемногу приходить в себя и овладевать членораздельной речью вместо бессвязного бормотания молитв и проклятий. А до тех пор пришлось караулить их посменно, ночь напролет, из опасения, как бы чего не вышло — уж больно смахивали они на буйнопомешанных!
Труп же, чтобы не смущал своим видом Ильзу и юных кальдорианцев, закатали в полосатый половик и запихнули
— Не забыть бы про него утром, когда будем уходить! — заметила Энка, забираясь под одеяло. — А то совсем неудобно выйдет: хозяйка станет полы мыть, а там такое безобразие! Скажет, напакостили и скрылись, будто бессовестные орки!
Спала сильфида в ту ночь плохо. Ее раздирало любопытство. Ведь они на собственном опыте убедились: умереть на тропе невозможно! Как же это получилось у того, кто в конце концов оказался трупом?!
Оказалось, что не тропа, а двое оставшихся в живых его убили. Это была вынужденная мера: несчастный совсем обезумел, стал бросаться на них диким зверем. По крайней мере, они так утверждали. Но Эдуард, к примеру, не склонен был верить их словам. «Сожрать, поди, хотели, на мясо забили!» — небрежно бросил он в лицо кавалерам, и те стерпели молча, не посмели возразить. Почему? Откуда такая покорность? Может, страдания смягчили их нрав или благодарность за спасение прибавила вежливости?
Ничего подобного! Просто главный кавалер, тот, что в свое время размахивал хлыстом, оказался не кем иным, как сыном герцога Ламарлина, ольдонского вассала и вечного должника!
Трудно описать словами состояние Эдуарда, когда он услышал имя недруга: смесь радости, точнее, злорадства и негодования, обиды и торжества.
— А-ах! — выдохнул он. Хотел заорать в голос, но быстро взял себя в руки, заговорил нарочито вкрадчиво, точно копируя излюбленные интонации отца своего, Филиппа ольдонского. — Так значит, ваше высочество, папенька ваш и есть правитель славного Ламарлина, я верно понял?
— Верно! — подтвердил молодой наследник с гордостью, совершенно неуместной при его бедственном состоянии души, тела и одежды.
Друзья замерли от любопытства: что-то дальше будет?
— А скажите, ваше высочество, — тут в голосе Эдуарда стали прорезаться металлические нотки, — ваш благородный родитель не учил вас в детстве тому, как подобает вассалу обращаться к сюзерену? Что не следует, к примеру, обзывать его «сбродом» и тем более угрожать ему хлыстом? Что это он, вассал, обязан уступить дорогу, а не наоборот?.. А что это вы так удивленно смотрите? Не понимаете, о чем речь? Ах, не понимаете, по какому праву я это вам говорю? Неужели ваш достойный папаша забыл объяснить своему наследнику, что каждый вассал обязан знать своего сюзерена в лицо?! Ах, какое упущение с его стороны! Оно может сослужить вам дурную службу!.. Но что поделаешь, придется представиться, раз меня тут не узнают. Эдуард-Карол-Хенгист, наследник престола ольдонского — это имя вам что-нибудь говорит?.. Вот и прекрасно! Будем знакомы!
— Эх, молодец! Красиво сказал! Так его, паразита надутого! — одобрила сильфида. — Будто в театре на представлении побывала, честное слово!
— Да ладно вам! — проявил великодушие Рагнар. — Пожалейте парня, ему и без нас не сладко, после пережитого! Как бы последний ум не растерял! Эдуард, чего ты цепляешься к мелочам? В конце концов, ты ведь тоже его не узнал, там, на тропе.
— А вот я как раз и не обязан! — запальчиво отвечал принц. — Особенно с учетом того, что ламарлинский долг нашей короне еще до нашествия некромантов составлял пятьсот тысяч золотых без малого!