Шрифт:
Двадцать пятого марта, впрочем, дата неточна да и приведена, надо признаться, не к месту, Платон Кузьмич Ковалев проснулся довольно рано и по своей давешней привычке долго еще лежал, глядя в требовавший побелки потолок. Человек не то, чтобы молодой, но и не старый, Платон Кузьмич во всем любил порядок, чем и славился в своем министерстве. Злые языки утверждали, будто бы и продвижение по службе Ковалев получил исключительно благодаря усердию и умению слушать людей, стоящих выше него самого по служебной лестнице, но никто в этом мире не гарантирован от сплетен и ни одна страховая компания не оградит вас от домыслов и пересудов. К тому же, разве есть в том плохое, что уважают людей по жизни опытных и мудрых и того не скрывают? Служил же Платон Кузьмич по ведомству культуры и развлечений, а может быть и в Министерстве печати или, как его прозвали зубоскалы, печати и штемпельной подушки. Да это и неважно, все мы где-то служим, главное человек был дельный и порядочный…
А потолок-то надо бы побелить, — прикидывал в уме Ковалев, наслаждаясь ленивым покоем и приятной тишиной своей уютной двухкомнатной квартирки. Платон Кузьмич мог себе позволить никуда не спешить и даже припоздниться в министерство, поскольку все вплоть до швейцара знали, как много сил и времени отдает он работе в неурочные вечерние часы, когда присутствие пустеет и так славно бывает пошелестеть бумагами, чувствуя свою нужность и значимость. Вчера, правда, традицию засиживаться допоздна Ковалев нарушил, но ведь не каждый день случается мальчишник, когда можно посидеть с приятелями, пропустить под хорошую закуску рюмочку-другую. Говорили, помнится, обо всем подряд, о том кто чего в жизни достиг и как бы расположились они, будь теперь в обиходе табель о рангах. Ковалева ставили высоко, аж на восьмую ступень, а Колька, человек между нами говоря никчемный, но давешний приятель и знаток всяческой старины, еще и утверждал, что лет сто тому быть бы Платону Кузьмичу коллежским асессором и потомственным дворянином…
Вспоминать было приятно, перебирать этак в памяти подробности и изгибы разговора… только вдруг и совершенно неожиданно до Ковалева донесся странный звук. То ли чашку поставили на блюдце, то ли тарелку в мойку, но только в квартире явно кто-то присутствовал. Странно, — подумал живший один Ковалев, — может я Кольку ночевать приволок? Ну конечно, перепился вчера до поросячьего визга, ехать ему далеко… однако проблема заключалась в том, что Платон Кузьмич помнил прошедший вечер прекрасно. Животный страх сдавил его грудь и в животе, не при дамах будь сказано, возникло предательское чувство послабления. Газовый пистолет, соображал лихорадочно Ковалев, в левой тумбочке стола, да разве теперь он поможет… Стараясь не шуметь, Платон Кузьмич, как был босой и в пижаме, подкрался к двери и заглянул в едва заметную щелку как раз во время, чтобы увидеть выходившего из квартиры мужчину. Тот был в лучшем его костюме и праздничном галстуке, надеваемом только по особым случаям, в руке держал новый ковалевский плащ и большой английский зонт, особую гордость Платона Кузьмича, приобретенный в Лондоне, в магазине тростей, что напротив Британского музея. Но самое страшное мужчину этого Ковалев узнал! Узнал шестым чувством, узнал, как узнают нечто тебе испокон веков принадлежащее. Да, да, узнал и весь разом похолодел! Рука сама собой скользнула в пижамные штаны, волосы были на месте… но и только. Само же, с позволения сказать, место, поражало, если не считать кудряшек, своей ровной гладкостью. Между тем входная дверь хлопнула, как бы подтверждая этим факт случившегося и где-то даже ставя в судьбе Платона Кузьмича жирную точку.
Кстати о точках и прочих знаках препинания!.. Вам, уважаемый читатель, всё уже ясно и со словами: да как он посмел покуситься на Николая Васильевича! — Вы готовы с негодованием отложить книжку в сторону. Да нет, не отложить, — зачем же смягчать? — отбросить или даже отшвырнуть! Позаимствовать литературный прием и у кого! Ступить на скользкий путь пошлятины и поощрения низменных интересов! Да, согласен с Вами, — это чересчур! Я бы и сам поступил точно так же и не читал бы, да и не стал бы писать, но… «Кто что ни говори, — заметил в самом конце повести Николай Васильевич, — а подобные происшествия бывают на свете, — редко, но бывают.» Поэтому, если я, очевидец и старинный приятель Платона Кузьмича, об одном из таковых не расскажу, то может случиться, что и никто не расскажет, чем будет попрано исконное право моих сограждан знать без утайки всю правду. Ну а пошлости и излишнего натурализма, не обещаю, но, по мере возможного, попробую избежать.
И так… держась одной рукой за стену, Ковалев прошел на кухню и накапал себе в стаканчик валокордину. Сердцем он никогда не страдал, но, как человек обстоятельный и аккуратный, кое-какие лекарства дома держал. Подкрепив таким образом пошатнувшееся здоровье, Платон Кузьмич отправился в ванную комнату, где обнажился и долго стоял перед зеркалом разглядывая в задумчивости то, что было не так давно причинным местом. То есть местом-то оно и осталось, однако способность что-либо в этой жизни причинять, похоже, была утрачена навсегда. Странно это, — думал Ковалев, напоминает плохой анекдот, но факт оставался фактом и с этим надо было срочно что-то делать. Платон Кузьмич еще в детстве прочел всё необходимое и хотя больше к этому не возвращался, — нужды по работе не было, — прекрасно помнил раздел учебника посвященный Гоголю, но то была литература, а в стекле напротив отражалась голая правда. Майору Ковалеву, было, пожалуй, труднее, — рассуждал Платон Кузьмич, не слишком однако уверенный, что не бредит, — нос вещь заметная, но десять раз еще подумаешь, что лучше!
В таком подавленном состоянии он и позвонил своему приятелю. Представьте себя на месте несчастного и вы поймете, что ничего другого ему не оставалось и дело тут не только в острой потребности человеческого тепла и участия. Разбуженный ни свет, ни заря Колька не выразил большой радости от общения с Ковалевым, но выслушал его внимательно и, как показалось Платону Кузьмичу, сочувственно.
— Говоришь, утратился? — пробормотал он наконец, зевая. — Нашел время шутить!
— Да какие могут быть шутки! — взвился не ожидавший такой черствости Ковалев.
На другом конце провода довольно долго молчали.
— Ты что, спишь там что ли? — недовольно поинтересовался Платон Кузьмич.
— Думаю! — огрызнулся Колька. — Значит, так! Сейчас пойдешь в милицию и сделаешь заявление по полной форме…
— Ну да, хочешь выставить меня на посмешище? — обиженно хмыкнул Ковалев.
— Ты лучше проверь где у тебя вторые ключи от квартиры, — холодно ответствовал Колька, чувствовал, видно, гад, свое превосходство. Тем не менее был прав: запасных ключей на месте не оказалось. — Ну во, а кто этот тип и чего он хочет пусть уголовный розыск разбирается…
— Как «кто»? Я же тебе сказал! Узнал его по манере держаться, по повороту головы… Тьфу! — сплюнул Ковалев, — короче, узнал и всё тут!
Колька только тяжело вздохнул, но близко к сердцу слова приятеля не принял.
— Ну, допустим… После милиции прямиком к моему знакомому врачу на освидетельствование…
— А это-то зачем? — изумился Ковалев.
— А затем, что в нашей любимой стране всё, что не засвидетельствовано на бумаге как бы и не существует. Никто не знает в какую сторону повернется дело и очень может случиться, что тебе понадобится документ. Кроме того, Арнольд Аскольдович блестящий диагност и очень приличный человек…
— Ты хочешь сказать, — переспросил Ковалев, — что врачебная тайна…
— О чем ты говоришь! — обиделся за Арнольда Аскольдовича Колька. — А я пока наведу справки и посмотрю не было ли чего подобного в Интернете…
Хоть и без царя в голове, думал Ковалев поспешно бреясь и одеваясь, а настоящий друг, совет дал дельный. Когда так вот припечет, невольно теряешься, тут то и опереться на надежного человечка. Застегивая на брюках молнию, Платон Кузьмич испытал какое-то странное ощущение пустоты и только горько ухмыльнулся, прежде чем позвонить собственному начальству и сказаться больным.
В отделении милиции на счастье никого, кроме дежурного и сержанта с автоматом не было. Какие-то смурные типы дремали в обезьяннике за решеткой да радио стращало народ последними отечественными известиями. Капитан был в возрасте, хмур и к задушевной беседе не расположен. Он глядел на гражданина печальными, знающими в подробностях жизнь глазами и думал о своем.
— Ну и чего вы от нас хотите? — вздохнул офицер, нисколько истории Ковалева не удивившись. — Вас, гражданин, пока не убили и не ограбили, а родственничек ваш может еще и вернется… — Капитан закурил сигаретку без фильтра и сплюнул табачные крошки на пол. — У нас норма три дня, только по прошествии объявляем в розыск…