Читер

Необычные истории зачастую начинаются обыденно. Эта — не исключение.

Привычное утро перед школой. Завтрак. Ближе к весне солнце начинает вставать рано, что иногда помогает снять дрему. Если в этой жизни ты успешен, то в такие дни ты ощущаешь в себе новые силы, тебя начинают одолевать не ясные, но в целом приятные переживания. К сожалению, на меня это правило не распространяется.

Сидя на старой табуретке, я ел бутерброд, хотя бутербродом хлеб с майонезом можно назвать только

с большой натяжкой. Именно так начиналось моё утро. Завтрак был таким же неприглядным, как и весь предстоящий день. Я собирался в школу, где меня как всегда ждали с распростертыми объятиями учителя, которые никак не хотели удовлетвориться моими неудовлетворительными отметками. Я доел хлеб, прополоскал водой рот, чтобы убрать неприятное послевкусие и, взглянув на часы, побежал в школу.

Когда на уроке алгебры я сидел и смотрел на то, как медленно ползет секундная стрелка, до меня в очередной раз донеслось:

— Карпов, к доске! — это визжала своим мерзким голосом Гертруда Васильевна. Мне оставалось учиться всего несколько месяцев, и, тем не менее, она не хотела оставить меня в покое. И ей было, за что меня не любить. Каждый раз, услышав ее крики, я пытался сделать вид, что не замечаю их. Это почти не помогало, но я противился до последнего.

— Ну чего ты там возишься, давай быстрее, — не унималась старая ведьма. — Ты же не сдашь ЕГЭ! Ты не получишь аттестат! А меня из-за тебя лишат премии? Ну, уж нет. Я из тебя сделаю человека, бегом к доске!

Выждав еще пару секунд, я поднялся, еще раз мельком глянул на часы и направился медленным шагом навстречу опасности. Звонок должен был быть с минуты на минуту, и я тянул время. Я взял тряпку, намочил ее в ведерке с мутной от мела водой и принялся отмывать доску от кривых закорючек кого-то из моих одноклассников. Я неспешно оставлял тряпкой влажные полосы на доске. Оставалось потерпеть совсем чуть-чуть. Еще мгновение и раздался звонок. Опасность миновала.

Можно подумать, что я обрадовался такому стечению обстоятельств. Но это далеко не так. Напротив, ни одна фибра моей души в тот момент не колыхнулась. На это были свои причины.

На переменах мне было особенно тяжело. Одноклассники сбивались в кучи, обсуждали футбол, какие-то онлайн игры, а те, кто любили поумничать рассказывали вольную интерпретацию смысла черного квадрата или теоремы Пуанкаре. Мне же болтать было просто не о чем.

Компьютера, а тем более Интернета у меня дома не было, журналов — тем более, и даже телевизор уже давно не работал. Бесплатная школьная библиотека могла предложить лишь толстые и невероятно скучные томики классиков. Мой информационный голод восполнялся либо школьной программой, которая мне была абсолютно не интересна, либо старым радио, в корпусе из пожелтевшего пластика. Оно было способно воспроизводить всего три радиостанции, на которых транслировались только новости и реклама лекарств исцеляющих половое бессилие. Целевая аудитория такого радио — старики, к которым я пока не относился ни физически, ни духовно. Вот и оставалось — сидеть одному и молчать.

Может я был беспросветно туп? Вряд ли.

Несмотря на бедность, я оставался относительно нормальным человеком. Мои родители когда-то жили хорошо, семья была приличная. Как же так получилось, что самый обычный мальчик превратился в нищего юношу?

Дело было так. Когда-то, когда мама была еще жива, папа выступил поручителем по кредиту на крупную сумму. Не трудно догадаться, чем заканчиваются подобные истории. Заемщик «неожиданно» пропал, предварительно прихватив деньги, а кредит предстояло выплачивать моему отцу, а может быть даже и мне. Так моя жизнь и пошла под откос. Сначала, мы еще кое-как держались на плаву, но денег катастрофически не хватало, часто приходилось продавать какие-нибудь вещи. Квартира постепенно пустела.

От безысходности папа начал пить. Дома то и дело появлялись его собутыльники, смахивающие на бомжей излишне синеватой кожей и округлым овалом опухшего лица. Вскоре за разгульный образ жизни его уволили с работы, которая и так не была слишком престижной, и жить стало еще сложнее.

Короче, рассказать что-нибудь интересное одноклассникам я не мог, а человек, который всегда молчит, воспринимается другими людьми негативно. Со мной уже давно никто даже не пытался завести беседу. Я всегда сидел один на задней парте, отдаленный и изолированный от всех, но, даже не смотря на это, все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Подойти и поговорить с кем-нибудь, мне было неудобно. Это бы выглядело неестественно. Я бы привлек лишнее внимание, или даже стал на ближайшее время объектом для посмешищ.

Именно так и появляются козлы отпущения, или, как умничал один из моих одноклассников, идет процесс моббинга. Этот процесс бьет по людям, сильно отличающимся от коллектива, особенно если они не уверенны в себе. Возникает моббинг еще в садике, в том возрасте, когда инстинкты доминируют над разумом. Дети начинают дразниться почти одновременно с первым выходом в коллектив.

Получается, что явление это древнее. Оно уходит корнями в один из периодов древности, во время которого у предка человека не хватало средств, чтобы прокормить весь свой выводок, и самые слабые вынуждены были быть вытесненными собственными братьями и сестрами. Соответственно выживали и продолжали род не тактичные и вежливые дети, а эгоистичная и наглая ребятня. Такой отбор позволял не только избавиться от лишних ртов, мешающих виду развиваться, но и ускорял эволюцию, лишний раз отфильтровывая самых слабых. Не приспособленные детеныши не успевали дать потомство, то есть произвести на свет таких же слабых, как они сами, а ресурсы, которые могли потратиться на них, шли к их более удачливым собратьям, увеличивая их шансы оставить такое же приспособленное потомство. На сегодняшний день еды хватает всем детям, но инстинкт до сих пор не перестает работать.

Я дошел до дома, прижал таблетку домофонного ключа и окунулся в теплоту родного подъезда. Поднявшись по лестнице, я увидел, что дверь в нашу квартиру приоткрыта, и, заинтригованный, вошел. Отец был дома. Здесь он появлялся редко, в основном для того, чтобы отоспаться после очередного неумеренного употребления спиртных напитков. Правда, то, что он пил, назвать красивым словом «напитки» язык не поворачивался. В этот раз он также был не трезв.

— О, пришел! — сказал он мне вместо приветствия. — Вот ты все ходишь, ходишь, а учиться? Учиться кто будет? А? Я тебя спрашиваю.

— Я вообще-то только что со школы, — ответил я, стараясь сдерживать гнев.

— Не учи тут отца. Посмотри на других. Люди стараются… — он задумался. Наверное, потерял нить повествования. — А ты что? — неожиданно продолжил он. — Ты давай завязывай со всем этим. Давай там как-нибудь, — сказал он и дыхнул мне в лицо не передаваемым ароматом из смеси перегара и сигарет. — Учиться пора. Ведь знаешь, как бывает? Жизнь она щадить не будет. Ты знай. Вот я сейчас уйду, а ты думай.

Бессвязная воспитательная беседа могла затянуться на несколько часов, но мне повезло: отец куда-то собирался уходить.