Чижик – пыжик

Чернобровкин Александр Васильевич

На нем сейчас темно-синий костюм, ярко-желтая рубашка и красный галстук. Еще бы щеки и нос нарумянил и — цирк уехал, клоуны остались. Слушая его пьяное варняканье, я в очередной раз проникся, какое он быдло, какая пропасть между мной и такими вот. Не меньшая пропасть и с другой стороны. Мой удел — быть чужим среди своих и своим среди чужих. Я горжусь собой.

Последний отрезок пути пролегал по лесу. Мой «мерс» недовольно кряхтел, преодолевая колдоебины, и облегченно вздохнул, выбравшись к деревеньке в десяток домов, в которых сразу погас свет: смотрели, кто и куда едет. Дачный сезон не начался, машины бывают здесь

реже, чем летающие тарелки.

Нужный нам дом выпадал из общей обветшалости. За каменным забором, двухэтажный, в иллюминации, как новогодняя елка. Возле ворот, напоминая автостоянку в центре крупного города, выстроились иномарки, одна дороже другой. На последней сходке, которую я облагораживал своим присутствием, было скромнее. Встретились в обычном домишке, добирались в лучшем случае на такси. При разъезде я подкинул четверых на своей «девятке» до вокзала. Следующую сходку, как заведено во всем цивилизованном мире, будем проводить в Давосе.

— Не высовывайтесь, пока не позову, — повторил я Аскольду.

— Да понял, понял, — отмахнулся он и зашелся в кашле.

Я вышел из машины, подождал Вэку и Куцего. Втроем приблизились к воротам, возле которых полтора десятка пацанов гоняли по кругу три косяка. Судя по запаху, пряному, сытному — даже в брюхе забурчало — шмаль клевая. На меня они смотрели охуевшими глазами, пока кто-то не признал и не произнес тихо:

— Барин.

Сразу освободили дорогу. Я пошел в дом, а Вэка и Куцый остались у ворот. Первый сразу полез целоваться в десны с каким-то своим посидельцем, а второй важно жал всем ласты, представляясь. Пропадает в нем церемониймейстер.

Хата была устроена не по типичному совковому шаблону — укрупненная изба с камином, а малость поэксперементировали. Холл большой и высотой в два этажа, наверху балкончик, на который выходили три двери. На балкончик вела широкая лестница, перечеркивающая стену по диагонали. Под лестницей, ближе к нижнему концу, и располагался камин — куда же без него?! Как узнал позже, этот дом раньше принадлежал главному редактору областной газеты, наследник которого отдал ее за долги. В холле, во всю длину, стоял стол, загроможденный жратвой и бухалом. Все свободное от стола место занимало барахло: два телевизора (видимо, для левого и правого глаза), две стереосистемы (для левого и правого уха), в каждом углу по псевдокитайской вазе с охапками павлиньих перьев (каждому гостю по одному в жопу), какие-то тюки, коробки, рулоны… Представляю, сколько всего этого сегодня будет перебито-переломано, а сколько наоборот прирастет ногами.

Воров собралось десятка два. Больше половины — лаврушники. Воры-славяне покруче будут, но их губит пьянка да и солидарности, взаимовыручки нет такой, как у грузин. Они уже успели разговеться, но серьезных разговоров не вели, ждали меня. По России слух пошел: вялый хуй в пизду вошел. Знали, что в хуеплетовской зоне толпа зеков расписалась на заборе. Многих тормознули, но кое-кому удалось объебать мусоров. Кому именно — хотели услышать сидевшие за столом, но особенно Немец — по паспорту русский, но воровал методично, добросовестно и строго придерживался понятий, что с ушами выдавало его истинное происхождение, — и Чубарь, лысоватый битюг, получивший такую кликуху то ли в насмешку, то ли за былые заслуги. Оба на Урале заправляли в одном областном центре и никак не могли его поделить. Грохни один другого, сразу поймут, чьих рук дело. Получится, что хуй положат на воровской закон. А это как в икону плюнуть: окажется, что не в нее, а в себя, в свою веру. Немец приезжал ко мне два месяца назад, просил устроить этот побег, чтобы загасить Чубаря по всем воровским правилам.

Я поздоровался со всеми, молча сел за стол. Никто ничего не спрашивал. Было бы что — рассказал бы сам. Убедившись, что я один и ничего сообщать не собираюсь, Чубарь пообмяк, расслабился. Оно и понятно: за стукачом топор гуляет. А Немец заиграл желваками, будто пережевывал хрустальную стопку, которую держал у рта. Залив обиду водкой, он аккуратно поставил стопку слева от тарелки (он левша), рядом с Чубаревой, и уперся взглядом в стол, чтобы не пересечься с моим, ведь я сидел напротив.

Начал хозяин, старый вор Точила. Немного пришепетывая из-за вставной челюсти, он закинул:

— Чубарь, поговаривают, что ты сдал мусорам двух пацанов. Что скажешь?

— Покажи мне того, кто эту парашу запустил, — ответил Чубарь, косясь на меня.

Я промолчал. Еще не вечер.

— Мусорам надо, чтобы мы перегрызлись, вот они и стараются, всякую хуйню распускают, — продолжал он смелее. — Приведи сюда этих пацанов, поставь их передо мной, пусть подтвердят. Тогда я отвечу.

— Мусора это умеют, — влез Майдан. Без него ни одна сходка не обходится. Подозреваю, что участвует в них, чтобы на халяву бухнуть. — Им один хуй, как с нами разделаться…

Хуй-то один, да размеры разные. Я слушал в пол-уха и наблюдал исподволь за Чубарем. Остальные тоже слушали Майдана без особого интереса. Знали, что спиздит — не дорого возьмет, но сделает это смешно. А потом опять вернутся к серьезному разговору. Все-таки воры — народ битый, крученый. Этих волчар жизнь с детства молотила, как хотела, но они выжили и научились не только увертываться и огрызаться, но и людей видеть чуть ли не насквозь. Они чуяли, что от Чубаря попахивает скипидарцем. Но не пойман — вор и дальше.

Потом разговор зашел о текущем моменте, о фарте, который повалил ворам, о том, что надо не пересраться, деля награбленное. Выпили еще пару раз. Чубарь совсем расслабился, и я громко спросил:

— Где здесь параша?

— В сенях, — прошамкал хозяин.

Я вышел в сени, а оттуда во двор. С крыльца тихо позвал:

— Вэка.

— Да.

— Веди в дом.

Чубарь ждал моего возвращения Увидев, что и на этот раз я один, улыбнулся во всю ширину пьяного ебла, налил и хлопнул залпом «Смирновской». Зацепив клешней кусок ветчины, запихал ее в рот, закусывая. И чуть не подавился ею, когда увидел вошедших.

Если бы я привел Кроля сразу, Чубарь, готовый к атаке, отбил бы ее. Все-таки вору больше верят. А сейчас, когда он праздновал победу…

Все уставились на Кроля, Аскольда и Вэку. Один я наблюдал за Чубарем. Он встретился со мной взглядом, просек тему и опустил правую руку, наверное, за оружием.

— Аскольд, братуха! — заорал Майдан, выкарабкиваясь из-за стола.

Воры, почуяв неладное, повернулись к Чубарю, который держал в руке пистолет. Это он зря. Ну, заделали бы плотником — положили хуй за ухо вместо карандаша, отошел бы от блатной жизни, но остался жив. А поднимать на воров ствол — мусорская привычка, от таких отучивают сразу и навсегда.