Чижик – пыжик
Шрифт:
— Ты видел, сколько нас было, — произнес я.
— Да понятно! Чего еще от него ждать?! Наверняка на зоне пидором был. Там же не любят насильников, правильно?
Ты прав, Аркаша, твоя срака шире.
— Еще у него в банде Лис, Правый…
— Ты думаешь, я их запомню, твоих правых-левых?! Напиши. И адреса, если знаешь.
— Конечно, знаю. Я с ними со всеми в одной школе учился.
Он накарябал список в полтора десятка кличек и адресов, довольно своеобразных: «во втором доме от кочегарки», «в том доме, где универмаг, крайний подъезд, пятый этаж»… Сдал всех оптом за сраную тачку и освобождение от абиссинского
По возвращению я связался с бывшими шпионами, встретились в кафешке в центре. Она была одной из первых в столице и прославилась тем, что здесь среди бела дня вывели во двор директора и расстреляли на виду у посетителей. Не хотел делиться, засранец.
На встречу приехал Михалевский. Когда они порознь, я сразу понял, кто передо мной. Я положил перед ним список.
— Н-да!.. — восхищенно выдавил он, ознакомившись. — А мы только двоих нашли. Собирались последить несколько дней, на остальных выйти. Теперь быстро управимся.
Мы выпили по сотке, закусили.
— Твое предложение о Толстожопинске остается в силе? — спросил он.
— Да. Кто-то заинтересовался?
— Я оттуда родом. На Макаронке вырос.
Макаронка — район Толстожопинска вокруг макаронной фабрики. Рабочий район, со всеми вытекающими последствиями. Там живет половина моих людей и половина толстожопинских мусоров. В детстве вместе играли в казаков-разбойников и до сих пор продолжают.
— Дочка замуж вышла, внуки появились, стало тесно в квартире, — пожаловался Михалевский. — Новую не успел получить, отправили в отставку.
— В Толстожопинске трешку обеспечу. Старую в центре или новую на окраине.
— Лучше в центре, чтоб поближе до работы добираться.
— Получишь служебную «девятку». В полное распоряжение.
— Хорошо, я с женой обговорю.
Я дал ему свой толстожопинский телефон.
— Приезжай, не пожалеешь. Без дела и без денег сидеть не будешь. С твоими бывшими коллегами у меня контактов нет, а с прокуратурой и милицией — начиная с начальства, Муравки.
— Знаю его, пересекались по одному делу, — сказал Михалевский. — А с бывшими коллегами у меня в Толстожопинске остались связи. Кое-кто не откажется поработать со мной. Если все будет в рамках приличия.
Если вышел на панель, то не надо дергаться, когда проституткой называют. Ладно, уважим.
— Дело будете иметь только со мной. Самостоятельная фирма, которую я запрещу трогать: мол, с мусорами не будем связываться.
— Условия мне подходят, — произнес бывший кагэбэшники и, позабыв, что собирался посоветоваться с женой, согласился: — Месяца за два я улажу дела в Москве и переберусь к тебе.
Поболтали о Толстожопинске и я затосковал о нем. Пора возвращаться домой. Я заехал в больничку к Биджо, рассказал о последних розыскных новостях и поставил в известность, что возвращаюсь к своим баранам.
— Перебирайся сюда, брат, — еще раз предложил он.
Биджо ничего не обещал за спасение, не бил кулаком в грудь. Он знал, что я его знаю, что за ним не заржавеет. То, что он назвал меня братом, говорило больше всяких клятв. Если я перееду в Москву, то буду не просто компаньоном, а членом семьи.
Милый баню истопил И завел в предбанник, Повалил меня на лавку И набил ебальник.До чего же бабы слабый, безвольный народ! Оставишь без присмотра, обязательно в какое-нибудь говно влезет. Нет, Ирка не заблядовала. В Толстожопинске такое не утаишь, доброжелатели обязательно заложат. Народ здесь в большинстве своем хоть и не плотники, а стучать охотники. Жена моя дура-дурой, но догоняет, что ее измена будем первой и последней. Я ей втолковал, что моя честь лежит на ее ляжках. Раздвинет ноги для другого — честь свалится в пизду и ее затолкают хуем поглубже. Жен может быть много, а честь — одна. Ирка всего не поняла, но прониклась, сделала правильные выводы.
Домой заявился я, как положено, без предупреждения, чтобы всегда была на стреме. С вокзала поехал в «Светку», общнулся с братвой, узнал, как поживают, поделился московскими впечатлениями. Здесь все было в порядке. После неудавшегося путча массы доились дисциплинированнее, директора госпредприятий рискованней занялись аферами, мусора подешевели и стали сговорчивее. Шлема доложил, что от мусориных предложений отбоя нет. Домой я попал к полуночи.
Ира намыливалась спать. Мне обрадовалась, но сдержанно, без обычного пионерского задора. Я по-быстрому распряг ее и завалил на кровать. Залупа зажила, ебал без отвлекающих ощущений. Напрягаюсь, напрягаюсь и вдруг догоняю: что-то не так. Слишком тихо. То есть какие-то звуки слышатся, но приглушенные, будто через подушку. Я кончил и провел оперативно-розыскную работу.
Был бы у нее ебарь, в глаза бы не так смотрела, через заслоночку, чтобы я не почувствовал ее виноватость. А тут пялит зенки открыто, в них неяркая радость, а на морде блаженная улыбка. Ей хорошо, а все остальное похуй, точнее, до пизды.
И тут меня пробило. Сперва решил, что заглотанная — колесами обожралась. Посмотрел на всякий случай на руки, на локтевые сгибы. Ну, конечно, вот они — красноватые пятнышки от уколов.
— Догадался! — радостно выдала жена. — Ты знаешь, я думала, будет по-другому…
Доделиться впечатлениями она не успела. Бил не долго, потому что ей сейчас и боль по кайфу. Спать ушел в кабинет, чтобы не слушать ее скуление. А утром, когда кайф из нее выветрился, продолжил воспитание. Старым дедовским способом: зажал голову между ног и отхлестал ремнем по голой жопе. А жопа классная, широкая, с белой нежной кожей и ямочками над крестцом. Пизжу и еле сдерживаюсь, чтобы не выебать. Она на всю жизнь запомнит, что наркота — это очень больно.
Обработав ее, побежал в подлесок тренироваться. В Москве больше по залам занимался, а надо у природы подзаряжаться. Погода была классная. Что-то вроде второго бабьего лета. Бабья осень — что ли?! Люблю эту пору. Природа в самом соку, отчаянно добирает последние солнечные деньки. Сейчас ее ебать и ебать!..
Иришкин отревелась, умылась и подмалевалась, чтобы спрятать синяки. Они — образцово-показательные. Еще бы в дерюжки вырядилась — и натуральная ханыжка-алкоголичка. Без смеха и не глянешь.
Стол был накрыт. Домработница суетилась вокруг меня, изо всех сил стараясь угодить. Из бабьей солидарности и сама приготовилась попасть под раздачу. С одной стороны как бы сочувствовала хозяйке, которая пила кофе стоя, а с другой не без злорадства поглядывала на синяки, подтверждающие неравнодушное отношение мужа.