Член общества, или Голодное время
Шрифт:
Несмотря на краткость свою необыкновенную.
И вот прочитал выцарапанное. И обрадовался. Пришел я к тете Даше и назвал простодушно слово, мною прочитанное. Та испугалась. (Вид, конечно, сделала, что испугалась.) Ведь нельзя, нельзя ни за что это слово вслух говорить, такое оно страшное и плохое. Запрещенное слово. А если услышат, что я произнес, будет беда: повесят меня на Доску позора.
На Доске позора висеть не хотелось. Стало страшно мне очень. А что за доска-то такая?.. А такая. Позора. Вот за клубом, если услышат, поставят Доску
И тетю Дашу тоже повесят – за меня. Мол, она научила. Как повесят? Или прибьют. Молотком.
Не сплю. Лежу, под одеялом спрятавшись. Стрекочет сверчок.
Тетя Даша молится на ночь, мерцает лампадка. За меня. Я ведь знаю кому. Он распят, приколочен.
За меня.
“ А теперь про вашу работу. Про новую ”.- “Да, да! Олег
Николаевич про салат написал ”.- “Вы так хорошо рассказывали, Олег Николаевич. Расскажите, пожалуйста, еще про салат ”.- “Про какой салат? ” – “Ну, салат цикорий в соусе с мадерой ”.- “Ваша работа последняя ”.- “Моя?”
“Некрасов, – подсказал Долмат Фомич. – Некрасов. Для
“Общего друга ””.
Кто-то из библиофилов уже цитировал:
“Буду новую сосиску
Каждый день изобретать,
Буду мнение без риску
О салате подавать.
Аттестация блюд, помните? ”
“Сначала! Сначала! – скомандовал профессор Скворлыгин и сам стал декламировать:
– Это – круг интимный, близкий.
Тише! Слышен жаркий спор:
Над какою-то сосиской
Произносят приговор.
Поросенку ставят баллы,
Рассуждая о вине,
Тычут градусник в бокалы…
“ Как! четыре – ветчине?.. ” -
Профессор замер на вдохе.
–
И поссорились… – выдохнул сокрушенно… Но тут же к всеобщему восторгу снова воспрянул духом:
– Стыдитесь!
Вредно ссориться, друзья!
Благодушно веселитесь!
Скоро к вам приду и я”.
Хор голосов подхватил:
“Буду новую сосиску
Каждый день изобретать,
Буду мнение без риску
О салате подавать…
И с еще большим энтузиазмом, приглашая жестами и меня к сему присоединиться:
Буду кушать плотно, жирно,
Обленюся, как верблюд,
И засну навеки мирно
Между двух изящных… ”
“Блюд ”,- промямлил я, принужденный отгадать рифму.
Смех. Аплодисменты. Звон бокалов. Мы выпили за
Петербургское общество гастрономов, так удачно воспетое
Некрасовым в поэме “Современники ”.
Закусывали. Сие исполнялось без шума. Библиофилы поглядывали на меня заговорщически, словно ждали от меня каких-то ответных слов, быть может, поступка. Я молчал.
“ Ну так, Олег Николаевич, ответьте мне наконец, – не выдержала Зоя Константиновна, – почему же Некрасов, певец народного горя, с радостью посещал заседания
Петербургского общества гастрономов? ”
Я продолжал молчать.
“Там все есть, в книжке, – подсказал мне Долмат Фомич, – в примечаниях. Помните, я вам книжку дал? ”
“Потому что, – за меня ответствовал до сих пор молчавший библиофил (то был казначей), – потому что, по словам
Михайловского, там, цитирую, “ можно, во-первых, действительно вкусно поесть; во-вторых, литератору нужно знать… и, в-третьих, это один из способов поддержать знакомство с разными нужными людьми ”. Так сам Некрасов говорил Михайловскому ”.
“Вам это ничего не напоминает? ” – спросила Зоя
Константиновна. “Напоминает ”.- “Что? ” – “Вас ”.
Не просто тишина воцарилась, но безмолвие. Вилки и ножи легли на та релки.
“Ибо? ” – встал из-за стола Долмат Фомич.
“Ибо, – вырвалось из меня,- ибо вы и есть гастрономы! ”
Тут все встали. Стоя, мне аплодировали. Я тоже встал.
Каждый подошел ко мне, обнял меня и поцеловал три раза.
Каждый сказал: “ Поздравляю ”.
А Зоя Константиновна сказала: “ Вы все поняли сами ”.
“Да, – произнес торжественно Долмат Фомич. – Мы и есть гастрономы. Мы Общество гастрономов. Это не значит, что мы не библиофилы, о нет. Мы все как один библиофилы. Но прежде всего мы Общество гастрономов. Это наша маленькая тайна, и вы с нами ”.
“А вот и салат ”,- объявил профессор Скворлыгин. Из кухни везли салат на сервировочной тележке. С мадерой. Тот самый, рецепт которого я сдул с “ Кулинарии ” Всеволода
Ивановича. “ Салат цикорий в соусе с мадерой! Ваша идея, воплощенная в жизнь! ”
Мне завязали глаза. Ударили по плечу половником.
А где Юлия, думал я, ведь ее опять не было. Я опять ее потерял.
Глава 7. Посетитель обедов
Похолодало. У выхода из метро еще продавались грибы.
Прошли белые, красные, сыроежки прошли. Шли зеленухи.
Власти попугивали радиацией, но торговцев грибами не трогали – это называлось поощрением частного предпринимательства. Разложенные по кучкам на газетах реформаторского направления (иные в киоски не поступали) зеленухи смущали народ своей подозрительной зеленоватостью. Народ переставал улыбаться. Народ охватила угрюмость. Общность ощущений испытывалась в очередях – всем ясно стало: стало как-то не так. Не так хорошо, как ждали некоторые оптимисты, хотя и не так плохо еще, как если бы хуже некуда. Хуже было куда. И главное – когда. Скоро. Завтра. Послезавтра. В ближайшие дни. Будет зима голодной. Будет зима холодной. Сушите грибы.
Все возмущались талонами. Основной вопрос переходного времени звучал теперь до предела афористично: где отоварить талоны? Негодовали: почему нет сахара, если продлили на октябрь сентябрьские? Почему нет яиц, если обещан десяток на первый резервный? И нет колбасы, и нет, роптали, муки высшего сорта!
И вот совсем уж дурное предзнаменование. В октябре по булочным города прокатилась первая волна хлебного бума.
Люди думали не о том. Надо было думать о праздниках.
В октябре открыли на Петровской набережной мемориальный знак Альфреду Нобелю. Открылся первый валютный магазин в