Чокнутая будущая

Алатова Тата

Но ведь и я была его поклонницей тоже, поэтому слушать это было так сладко, так остро! И страстно хотелось поверить в то, что бабник-рецидивист изменится ради меня — его истинной любви.

Я ведь и правда единственная в этом мире, другой такой Мирославы больше нет нигде, хоть сколько ищите.

Алеша со своими романтическими метаниями вызывал у меня жгучую нежность. Нелегко быть изменником, думается мне. Тебе нужно все время что-то врать и сочинять, а потом помнить, что соврал и сочинил. И вечно испытывать беспокойство

и фоновую вину — а вдруг поймают, придется оправдываться, слезы, ссоры, драмы.

Нет, изменять — нелегкий труд, и мне бы не хотелось взваливать на себя такую хлопотную ношу. Но ведь Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна — нелегко перебить такой расклад. Жрица и Король мечей. Не та парочка, о которой будут писать поэты, но та, о которой захочется позлословить.

Изменники никогда не бывают положительными персонажами.

На них всегда лежит груз всеобщего порицания.

— Мирослава, — Римма Викторовна потянулась и взяла меня за руку.

Опустив глаза, я смотрела на ее кожу. Крохотные веснушки пигментных пятен уже пробивались на свет, но все еще, все еще, ее рука не была рукой пожилой женщины. Яркий лак, тяжелые кольца, увлажненная кожа.

Зрелость в самом расцвете.

— Мирослава, я желаю вам с Алешей только добра. Он уже не настолько молод, чтобы жениться снова. Ты должна приложить все усилия, чтобы выстроить прочный брак…

— Куда мы едем? — перебила я ее резко, потому что в эту минуту автомобиль съехал с трассы прямо к указателю «Ритуальное агентство».

— Это ненадолго, — ответила Римма Викторовна. — Мне надо сказать Антону всего пару слов.

— Зачем? — едва не взвыла я. — Зачем вам говорить что-то младшему брату своего первого мужа? Вы развелись с Алешей миллион лет назад!

— Это касается Олега, — растерялась она.

Еще бы! Когда на нее в последний раз выли?

В отчаянии я вообразила себе, как выпрыгиваю из машины прямо на ходу и убегаю в джунгли, истошно вопя.

Я ведь обещала себе.

Не подходить к похоронному бюро.

Никогда.

Ни за что.

Так что я опять здесь делаю?

Колесо фортуны уже раскрутилось и теперь набирало скорость вращения, сминая все мои робкие попытки избежать предначертанного.

— Я подожду вас в машине, — сказала я быстро.

— Мирослава, — раздраженно процедила Римма Викторовна, — ну проявите хоть какие-то зачатки воспитания. Неужели так сложно зайти поздороваться?

Чума на оба ваши дома.

Я устала с ней спорить, я с ней спорила всю дорогу, обороняясь от бесконечных ползучих нравоучений.

Поэтому запал иссяк.

На меня снизошла тихая покорность судьбе.

И я выползла вслед за Риммой Викторовной из автомобиля, в распаренное лето, сразу прильнувшее ко мне своим зноем.

Она шла передо мной, а я плелась за ней по знакомому торжеству шоурума, и у строгих менеджеров при виде меня снова сводило зубы. С дресс-кодом я

опять промахнулась, но была ли в этом моя вина?

С нас можно было писать картину «богиня и бродяга».

Римма Викторовна уверенно свернула в хитросплетения узких коридоров и без стука толкнула дверь в казенный кабинет Антона.

Он сидел за компьютером, погрузившись в какие-то расчеты, и при виде примадонны на крохотное мгновение поморщился, прежде чем расплыться в широкой неискренней улыбке.

Я вышла из-за ее спины, лихо сдвинув панамку на затылок.

— Мирослава, — в один длинный выдох Антон уместил многое: удивление, смирение, иронию и возмущение.

В этой «Мирославе» было столько оттенков и нюансов, что внутри меня что-то вздрогнуло и отозвалось жаром.

Так не приветствуют посторонних людей.

И так не приветствуют родственников.

— Подобрала ее на обочине, — прощебетала Римма Викторовна, становясь оживленной и веселой, выкручивая все свое обаяние на максимум.

Она процокала каблуками и звонко расцеловала Антона в обе щеки.

Я ничем таким заниматься не собиралась и просто вскарабкалась на подоконник, подальше от них, опустив взгляд на потрепанные шлепки.

Ноги были поцарапанными после борьбы с побегами хмеля, нагло проникшими на мой огород через соседский забор.

— Она шла пешком к Алеше в город, — в интонациях Риммы Викторовны было предложение повеселиться вместе из-за столь нелепого времяпровождения.

Антон молчал, и мне было интересно, каким было его лицо.

Но я не смотрела.

— Чай, кофе? — наконец вежливо и безлико произнес он.

— Кофе, пожалуйста.

— Мирослава?

Я вздрогнула.

Сегодня мне казалось, что мое имя на его губах — это как звук щелкающего курка.

— Мне ничего не нужно, — пробормотала я, не поднимая глаз.

— Ты шла пешком по такой жаре. Неужели не хочешь пить?

В горле моем немедленно пересохло.

Я кивнула — едва-едва, не уверенная в том, что киваю в реальности, а не в своем воображении.

Что со мной такое? Судьба стучалась мне в сердце, вызывая ощущение свободного падения.

— Володь, — это, очевидно, в интерком, — принеси нам два кофе и бутылку холодной воды, пожалуйста… Римма Викторовна, что-то случилось?

— Случилось, — в ее голосе зазвенела светлая печаль. — Олег разбил машину вчера вечером. Но он ни в чем не виноват, в него въехали.

— Он цел?

— Он-то да.

А машина, очевидно, нет.

Олег — сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.

В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?

— Понятно, — голос Антона снова стал безликим. — Хорошо, что цел.

В кабинете воцарилось неловкое молчание.

Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.