Что движет солнце и светила
Шрифт:
Лариса, изгнанная на время этого разговора на кухню, всё, однако, слышала. Вернувшись в комнату со сковородкой, на которой ещё шипела яичница, она поставила её на стол:
– Горяченькое, мальчики!
Один из "мальчиков" - Александр, - однако, уже "отрубился". У него была такая особенность: пропустит несколько рюмашек - и, осоловев, на несколько минут заснёт, после чего, взбодрённый передышкой, как ни в чём не бывало откроет глаза и спросит: " А почему по-новой не наливаете?"
– А я хочу другого горяченького, - сладко улыбнулся
– Дашь?
– Ты что?
– Лариса покрутила пальцем у виска.
– На глазах у Сани? Совсем чокнулся!
Чтобы не продолжать этот разговор, она собрала со стола пустые тарелки и понесла их на кухню. Виктор понял это по-своему и, покачиваясь, пошёл за ней.
– То, что было, сплыло, - Лариса шлёпнула его по рукам.
– Отойди, пожалуйста!
– Ну, последний разочек, - он настойчиво пытался дотронуться до её талии.
– Что тебе стоит?
Как она ни увёртывалась, а Виктор всё-таки схватил её и попытался завалить, но она не сдавалась. Раззадорившись, он притиснул её к столу, жадными и жаркими губами впился в шею, а Лариса, отталкивая его, одной рукой ухватилась за стол и наткнулась на нож.
Виктор не хотел понять, что она с ним не играла. Ей и в самом деле было противно его тело, эти сухие губы, запах пота, сигарет и водки. Он был ей уже чужой. Но Виктора это не интересовало. Он бормотал какие-то нежности, перемежая их скабрёзностями, одна его рука настырно задирала её халат, а другая копошилась, расстегивая "молнию" на брюках, и когда он попытался своим коленом раздвинуть её ноги, Лариса от бессилия и ненависти ударила его ножом в спину.
– Ты что, сука?
– удивлённо охнул Виктор и разжал руки.
Лариса, загребая на груди разорванный халат, метнулась в комнату. Александр, очухавшись, взглянул на неё и, ни слова не говоря, кинулся на кухню. Она слышала их возню, вскрики, маты. Вскоре всё стихло. И она боязливо заглянула в дверь.
– Давай вытащим эту падаль на улицу, - сказал ей Александр.
– Пусть оклемается на свежем воздухе...
Виктор лежал на животе и чуть слышно постанывал. Его свитер был в крови. Нож валялся рядом на полу.
– Не бойся, - совершенно трезвым голосом сказал Александр.
– Ты его не зарезала. Так, лишь царапнула...
– Он живой?
– Оклемается, сучара, - сквозь зубы процедил Александр.
– Он тебе ничего не сделал?
– Нет, не успел...
– Надевай на него куртку, - распорядился Александр.
– И шапка, где шапка? Не забудь её.
Навряд ли кто-то из соседей видел, как они вынесли Виктора на улицу и, будто заранее предчувствуя недоброе, бросили не возле своего дома, а дотащили до перекрёстка и уложили на чью-то лавочку.
Чуть позже, успокоившись, Александр сказал:
– Пойду-ка, проверю, как он там. Всё-таки я его капитально отделал, да и ты тоже постаралась. Как бы не замёрз, сука позорная. Если что, помогу ему до дома дойти...
– Может, не надо, а? Не ходи никуда.
– Ладно, я быстро, - сказал Александр.
Он и вправду вернулся быстро - бледный, испуганный, руки трясутся. Ничего не говоря, быстро схватил тряпку и, как был в куртке и шапке, принялся вытирать на полу пятна крови.
– Что случилось?
– спросила Лариса.
– Его забрали, - ответил Александр.
– Не знаю, кто. Подъехала машина, вышли два мужика, погрузили в машину и уехали...
– А ты-то где был?
– Они меня не видели. Я за Иснючкиным забором притаился.
– Кто ж это такие?
– Наверно, это те, которые на Витька наезжали. Давай, милая, всё прибирай... Этот нож проклятый вообще надо куда-то выкинуть, и посуду всю перемой. Чтобы, если что, никаких следов!
Как в плохом детективе, они всё тщательно убрали, даже зачем-то сунули в печку разорванный Ларисин халат. Но ни в эту ночь, ни на следующий день их никто не беспокоил, а в милицию их вызвали, скорее, как свидетелей.
Следователь продержал их на допросе довольно долго. Его особенно интересовало, не оставлял ли Виктор какие-нибудь документы, деловые бумаги, и если они не у них, то у кого могли бы быть.
10.
Валечка зевнула и равнодушно сказала:
– Ну, подумаешь: выпили и заснули, что тут особенного?
– Дрянь, какая дрянь!
– Люба от возмущения даже покраснела.
– У пьяного мужика знаешь, что на уме?
– Ой, ты об этом?
– Валечка перестала красить ресницы и через плечо посмотрела на мать.
– Да на фиг он мне сдался, старик! Это для тебя он молодой...
– Ты как с матерью разговариваешь? Последний стыд растеряла! И в городе, наверное, те ещё кренделя выделывала, бездельница! Юра правильно сделал, что тебя выгнал.
– Да кому он нужен, этот зассанец? Блин! Мне матрацы сушить надоело. Весь балкон провоняло! Юра, чтоб ты знала, как упьётся, так и дорогу в туалет забывает: под себя прудит. Как бы это тебе понравилось, а?
– К врачу надо сходить, - ответила Люба.
– Это у него болезнь такая, от нервов. А ты чуть что - сразу в сторону! Да ещё позоришь меня на весь посёлок...
– Ты сама позоришься, - Валечка, наморщив гладкий лобик, убрала с века лишнюю тушь.
– Цыган недаром тебя "мамочкой" зовёт. Ему нужна женщина, которая его бы кормила- обстирывала, ухаживала как за маленьким...
То холодное равнодушие, с которым Валечка всё это говорила, больно укололо Любу. Она и сама чувствовала, что Володя прибился к ней неспроста. В этом ему была какая-то выгода. Но даже если это было и так, то Люба считала, что она тоже остаётся при своём интересе: во-первых, не осталась одна, а во-вторых, симпатичный и молодой Цыган как бы подтверждал её женские достоинства.
– Ты бы, Валечка, замолчала, пока я тебе не врезала, - сказала Люба. Кого осуждаешь? Собственную мать! Ни стыда у тебя, ни совести...