Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)
Шрифт:
Отряд наш, по наведенным справкам, должен был сейчас находиться вправо от Молодечно, ближе к северному фронту. Маршрут наш был в ведении моего "адъютанта" и я вполне полагался на него.
В пути дежурный по поезду офицер осматривал наши документы. Обозрев их, он любезно представился и проехал с нами до следующей остановки. Только к вечеру следующего дня мы высадились на какой-то узловой станции, запруженной уезжающими и приезжающими. Среди последних было немало дам, офицерских жен, стремившихся провести праздники с мужьями.
Отправленный ранее багаж, состоявший из множества тюков и ящиков, мы нашли аккуратно сложенным
Оставив меня благодушествовать за стаканом чая в "чистом" буфете, где с трудом нашлось для меня место, мой незаменимый "адъютант", пошлепывая себя на ходу не обвыкшей на его поясе шашкой, отправился на рекогносцировку. Так как никто из отряда, несмотря на посланную нами телеграмму, на станции нас не встретил, надо было измыслить способ дальнейшего нашего следования и доставления до места подарков. Андрей также пошел справляться, где можно найти три, четыре подводы под кладь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Прошел с добрый час и уже совсем стемнело, когда появился, наконец, М. Г. Мандельштам и не один, а в сопровождении приветливо, еще издали, закивавшей мне, дамы. Оказалось, что это супруга местного "коменданта тыла", которая любезно приглашала нас к себе "провести вечер" и переночевать в комендантском доме, так как ранее утра нельзя получить лошадей. У подъезда вокзала нас ждали двое узковатых саней. В одни "адъютант" усадил меня с комендантшей, а вторые задержал для себя, желая ранее обо всем условиться с Андреем и отпустить ему нужный аванс на его пропитание, ночлег и для найма на утро достаточного числа подвод.
Проехав довольно людным и оживленным, в качестве ближайшего к фронтовому тылу, поселком, наши сани остановились у приземистого, широко раскинувшегося деревянного строения. Тут помещались и Комендантское Управление и квартира коменданта и пристанище для проезжающих, на фронт и с фронта, офицеров.
Жена коменданта, не перестававшая любезно занимать меня всю дорогу разговором, объявила, что у нее как раз сегодня, в канун Рождества, елка, и что она рада иметь нас своими гостями. Она сообщила, что у нее будут "земские и городские", т. е. работающие от земских и городских союзов по продовольствию фронта.
Муж ее "комендант", полковник запаса, был также радушен, как и жена и, раньше всего, проводил меня в "офицерскую комнату", где я мог бы обогреться, распаковаться и выбрать себе постель для ночлега. Вскоре подъехал мой "адъютант" и мы, осмотревшись, стали приводить себя в порядок после дороги.
Комната, в которой нам предстояло провести ночь, обширная, но с низким потолком, была рассчитана человек на пятнадцать; по крайней мере, там стояло именно столько узких железных кроватей, под серыми байковыми одеялами с тощей и жесткой подушкой на каждой.
Четыре или пять, кроватей были уже заняты, остальные оставались свободными.
Сняв свою военную амуницию и возложив бережно свою шашку на одну из пустовавших постелей, мой "адъютант" очутился в мягких чувяках и вязанной синей куртке, и в таком виде, был очень похож не на бравого военного, а на добродушного Максима Григорьевича, умеющего удачно изображать "чухонца" с трубкой, мастерски подражая его говору. Это был его артистический конек, которым он любил забавлять в субботние семейные вечера публику нашего адвокатского клуба, которого он состоял весьма деятельным старшиной.
И на елке у коменданта этот "номер", наряду с хоровым пением, в котором отличались две девицы из земского склада и двое молодых из городского союза и декламацией почтово-телеграфного чиновника, имел решительный успех.
Утомленый дорогой, я рано отретировался.
Придя в ночлежную комнату, я застал там пять офицеров, различного оружия и возраста. Раскланявшись с ними, я скоро ориентировался и, раньше чем улечься спать, был знаком уже с каждым из них.
Один, лежавший пластом на кровати, капитан-пехотинец, с выстриженной под гребенку круглой головой и закинутыми над головой руками, особенно заинтересовал меня. Он сильно кашлял, и лицо его часто подергивалось нервной гримасой. Пo временам он стонал, и, оттопыривая верхнюю губу, с щетинистыми, рыжеватыми усами, как-то свистяще фыркал.
Я предложил ему, как и остальным, стаканчик, имевшейся у нас в запасе, мадеры, и мы разговорились. На мой вопрос: здоров ли он, он ответил сперва только отрывисто: "будешь с этими чертями здоров, как же!", но потом, мало-помалу, успокоился и поведал о себе:
Долгое время он бессменно просидел в окопах, участвовал в боях у Молодечно и "ничего, даже поцарапан не был, а Владимира с мечами заслужил". Но, вот, вздумалось начальству послать его "на отдых" в Москву, семейство повидать, а кстати, попутно и служебное поручение исполнить: вести обратно на фронт партию изловленных беглых с фронта дезертиров, которых набрали с добрую роту.
– Измучился я с ними каторжниками, вот как!
– фигурально пояснял капитан, проведя пальцем по горлу.
– Их каналий в Сибирь в пору, да пороть и пороть ... А тут нянчайся, на фронт их доставляй. А на что они здесь? Паршивая овца все стадо испортить может! Расстрелять их только впору ... Намучился я с ними, здоровье потерял, а семи человек все-таки не досчитался ...
Получайте! Под суд за них проклятых еще угодишь! А что поделать, когда на всю партию шесть человек конвоя отпущено. Их пулеметами в спину гнать бы надо, а, что я поделаю с своим револьвером. Нет хуже вести этих чертей железной дорогой. На ночь вагоны запирал, а что толку, окна без решеток. Да и через отхожую дыру должно быть пролезли: одну совсем развороченную нашли... Получайте, радуйтесь, составляйте ведомость о недостающих!.. Под суд, так под суд!..
И злосчастный капитан, стремительно откинувшись навзничь, снова закинул руки за голову и верхняя его губа снова стала оттопыриваться от свистящего не то кашля, не то фырканья.
Другой очень молодой сапер, только что выпущенный из училища, в великолепно-лакированных высоких сапогах, которыми видимо все еще любовался, говоривший с финским акцентом, в противоположность взъерошенному капитану, был одет во все новое с иголочки и казался довольным и судьбою и самим собою.
Над ним добродушно подтрунивал его сосед по кровати, артиллеристский капитан, командированный куда-то в тыл для приемки снарядов.