Что осталось за кадром

Патни Мэри Джо

– Попытаюсь удержаться в седле. – Он протянул чашку Джошу и вскочил на лошадь. – Не волнуйся, Рейни. Мы вчера репетировали эту сцену шесть раз. Все будет хорошо.

– Твоими устами бы мед пить, – улыбнулась она. Забравшись в свой джип, она направилась на другую сторону холма, туда, где расположились операторы.

Пока Кензи ждал сигнала начать движение, он постепенно входил в роль. Это был уже не он, а Джон Рандалл – сильный, целеустремленный и высокомерный офицер огромной империи, где никогда не заходило солнце. Он и его патруль двинутся на запад через холм, выделяясь силуэтами на фоне восхода.

Хотя его люди были в одежде цвета хаки, а их лица потемнели от пыли и пота, на Рандалле была полковая форма. Кроваво-красное пламя его мундира было единственным ярким пятном на сумрачно-сером ландшафте, пока они спускались с холма навстречу своей судьбе.

Второй режиссер, отвечающий за массовые сцены, объявил по радио, что все готово к съемке. Пройдет еще пара минут до нужного освещения, и голос помощника режиссера скомандует:

– Камера!

Кензи пришпорил лошадь и устремился вперед, позволяя ей самой выбрать нужный шаг. Широкий размах плеч, напряженное лицо, мужчина, уверенно сидящий в седле. Эти холмы не таили в себе ничего, что могло бы испугать британского офицера.

В фильмах такая сцена обычно предшествовала сражению, которое было уже снято в предыдущие дни. Рейн составила расписание так, чтобы позволить Кензи начать как можно позже, на тот случай, если его занятость в предыдущем фильме продлится дольше, чем предполагалось. Но они закончили вовремя. Он прибыл в Нью-Мексико за два дня до начала своей работы и использовал свободное время, чтобы посмотреть съемки других сцен и проехаться по окрестностям.

Но все же график был достаточно напряженным. Так как Джон Рандалл появляется почти в каждом кадре, Кензи придется работать шесть дней в неделю. После сцен сражения и плена они перебазируются в Англию для натурных съемок. Заключительную часть фильма предстоит снять в Лондоне.

Сопровождаемый звоном шпор и стуком копыт, вздымающих клубы пыли, Кензи поднялся на холм и теперь во весь опор скакал вниз прямо на камеры. Там, внизу, рядом с операторами стояла Рейн. Главный оператор снимал общий план, другой делал укрупнения. Рандалл и его патруль скакали вперед, не ожидая никаких неприятностей на своем пути, но готовые к любым, если они вдруг появятся.

– Снято!

Проехав еще немного вперед, Кензи и другие всадники остановились. Рейн крикнула:

– Великолепно! Вы выглядели потрясающе. Просто фантастика! На фоне восходящего солнца! Так красиво и так драматично. Все обреченные… – Она улыбнулась: – А теперь быстро возвращайтесь назад, и сделаем еще один дубль на всякий случай.

* * *

– Стоп! – крикнул помощник режиссера, отметив шестнадцатый дубль.

Кензи вздохнул. Они постарались снять эпизод с первого дубля – важную сцену между Рандаллом и его харизматичным тюремщиком Мустафой – главой повстанцев. Это происходит после того, как Рандалла взяли в плен, и должно показать зарождение сложных отношений между двумя мужчинами.

Кензи хвалил себя за профессионализм, он всегда знал текст. Обычно он мог сыграть сцену с первого дубля. К сожалению, Шариф Азури, молодой английский актер пакистанского происхождения, играющий Мустафу, оказался не в состоянии говорить и идти в одно и то же время. Хотя Шариф все хорошо делал на репетиции и имел все данные, чтобы играть лидера

повстанцев, он ошибался в каждом дубле. Все занервничали, а Шариф совсем потерялся.

Рейн проявляла удивительное терпение.

– Сделайте несколько глубоких вздохов и начните снова, Шариф. Забудьте о камере и играйте, как на репетиции.

Шариф кивнул и занял свое место. Скотт полулежал, прислонившись к груде камней. Его запястья были обмотаны веревкой. Синяки и кровоподтеки украшали лицо и руки.

– Можно. – Рейни подала сигнал оператору.

Гибкий и жестокий, как пантера, Шариф оттолкнул штык одного из своих солдат, который целился в грудь Рандалла.

– Не тронь! Это офицер. – Он пнул Кензи под ребра. – Я найду ему лучшее применение.

– Вы можете сразу убить меня, я не сделаю ничего, чтобы помочь вам! – выкрикнул Кензи. Рандалл не боялся смотреть в лицо смерти. Он еще не знал, что то, что ждет его впереди, будет куда хуже, чем смерть. – Или, если ты воин, как сам утверждаешь, то прикажи меня развязать, и мы устроим поединок, как подобает мужчинам.

Мустафа зло улыбнулся, наслаждаясь томительным ожиданием.

– Это больше… м-м-м… более… – Шариф растерянно замолчал.

– Стоп!

Молодой парень, державший в руках кабель звукозаписывающей аппаратуры, закатив глаза, демонстративно застонал.

Шариф залился краской. Рейн, взглянув на него, набросилась на помощника звукооператора:

– Убирайтесь с площадки. Сейчас же!

Парень растерянно мямлил:

– Но… я… но…

– Это не ваше дело – оценивать труд актеров, – продолжала она. – Если вы думаете работать в кино, вам стоит запомнить это. А сейчас уходите!

Парень исчез под общее молчание. Даже его босс, главный звукооператор, не выказал протеста. Режиссер имеет право осадить наглеца, и Рейн доказала всей группе, что у нее есть все основания быть руководителем. Но что-то надо было срочно предпринять, дело не двигалось.

Кензи поднялся со своего места:

– Кто-нибудь снимет с меня эти проклятые веревки? Нужно сделать перерыв.

Взглянув на него, Рейн кивнула:

– Скотт прав. Перерыв десять минут.

Второй режиссер Билл Мериуэзер объявил перерыв всей группе. Кензи повернулся к Шарифу:

– Пойдем прогуляемся. Нужно размять ноги.

Шариф поплелся за ним с видом овечки, предназначенной на заклание. Они шли рядом, и Кензи свернул в сторону от площадки. Стоило сделать дюжину шагов – и они оказались одни, окруженные безмолвным каньоном.

Шариф опустил голову, словно шел через минное поле. Несмотря на высокий рост и бороду, которая делала его на экране старше, он был еще очень молод. Лет двадцать, подумал Кензи.

– Это твой первый фильм? – спросил он, стараясь завязать разговор.

– Да, сэр. Я окончил Центральную школу декламации и драматического искусства прошлой весной. У меня есть несколько небольших работ на телевидении и скромный сценический опыт, но это совсем не похоже на то, что здесь. – Хотя он в роли Мустафы использовал акцент, его обычная речь, как и у Кензи, хранила легкий английский выговор.

Кензи не сомневался, что в одной из лучших театральных студий Лондона Шариф прошел хорошую школу. Черт побери, думал он, как бы помочь молодому человеку избавиться от зажима? Шариф прервал его мысли: