Что произошло 22 июня 1941 года?(с иллюстрациями)
Шрифт:
Солдат, правда, поменьше, чем у немцев. Но немцы чешут пешком аж от Белостока, Гродно и Бреста, должны бы и малость примориться. Наши же войска до самого фронта доехали по железной дороге, свеженькие как огурчики.
Тем более — укреплено руководство фронта. Во главе — признанный герой Гражданской войны маршал Тимошенко, комиссарит при нем не кто-нибудь, а сам начальник ГлавПУ РККА пламенный большевик Лев Мехлис.
И эта мощная группировка терпит катастрофическое поражение!
И снова — десятки тысяч пленных, горы брошенного оружия и снаряжения, подбитые и брошенные танки по обочинам всех дорог. Снова — горечь разгрома, которую уже не объяснить внезапностью нападения или превосходством врага в технике — танков у нас опять больше, чем у немцев! Снова паника, хаос, неразбериха. Да еще и измена — 436-й стрелковый полк 155-й стрелковой дивизии под командованием майора И.Н. Кононова с полковым знаменем и комиссаром 22 августа в полном составе переходит на сторону врага…
Расстрелять на этот раз Тимошенко и Мехлиса? Объявить всех попавших в плен красноармейцев врагами народа и загнать в лагеря их семьи (что, кстати, довоенными законами и предусматривалось)? КАК ЗАСТАВИТЬ ВОЙСКА СРАЖАТЬСЯ? Как спасти страну от неминуемого поражения? Как вернуть утраченное доверие народа к власти и хватит ли на это времени? Есть ли выход из безнадежной, казалось бы, ситуации?
Выход есть.
У Сталина — сто девяносто миллионов населения и двадцать два миллиона квадратных километров территории. В ситуации, когда войска пока в должной степени НЕ УМЕЮТ СРАЖАТЬСЯ с опытным и безжалостным врагом, а население некоторых вновь приобретенных «советских» территорий с цветами встречает наступающие колонны противника, необходимо по максимуму использовать факторы гигантской территории и неисчислимых людских резервов. Нужно бросать навстречу врагу все новые и новые контингенты войск, при этом не считая перманентное отступление чем-то катастрофическим. Силы Германии ограничены — если фронт растянется на две-две с половиной тысячи километров, ударная сила ее войск снизится многократно и есть шанс (пусть минимальный) удержать власть над страной. Если действовать при этом безжалостно и жестко, все силы мобилизовать на сопротивление врагу, пресекая на корню любое малодушие — этот шанс становится значительно менее призрачным. Если найти лозунги, способные воодушевить солдат на фронте и народ в тылу, если найти способ добиться от сегодня безоглядно бегущих от врага войск готовности к самопожертвованию — можно даже рассчитывать на Победу. Все-таки сто девяносто миллионов гораздо больше восьмидесяти!
Интернационал-троцкистская идеология сдохла? Черт с ней! Чужеродные слова и понятия и иноплеменные их толкователи изрядно осточертели за эти двадцать лет русскому народу — чудовищное поражение лета сорок первого лишь подтвердило мертворожденность искусственной доктрины интернационал-троцкизма. Зарыть и забыть — плакать по этому призраку никто не станет!
Во всю силу развернуть новые знамена — знамена национального русского возрождения! Его солдаты очевидно не готовы сражаться и умирать за «мировую революцию», «пролетарский интернационализм» и «классовую борьбу» — что ж, этого следовало ожидать. Перед самой войной предчувствие подобного исхода не раз терзало Сталина. Теперь, в дни войны, оно стало жестокой реальностью. Значит, надо дать народу иные лозунги, иные цели — ясные и понятные, во имя которых люди пойдут на смерть. Погибать за некое «пролетарское дело» никто не желает? Тогда пусть солдаты погибают за «алтари и очаги» — сражаться за свой дом, за свою мать, за могилы своих предков всегда найдутся добровольцы.
Идеология вступившей в войну страны должна стать НАЦИОНАЛЬНОЙ, война должна идти за освобождение Отечества. Только тогда можно будет требовать от солдат идти в атаку и умирать.
Безжалостный бог войны требует ЛИЧНОЙ жертвы от Верховного правителя? Он эту жертву получит. В июле сорок первого под Витебском в немецкий плен попадает командир батареи 14-го гаубичного артиллерийского полка старший лейтенант Яков Джугашвили. Жертва принесена — жестокий бог может быть спокоен, будущая Победа оплачена кровью ЕГО сына. Отныне уже никто из тех, кто решил сражаться, не усомнится в ЕГО несгибаемой твердости, мужестве и силе духа, в его ПРАВЕ отправлять на смерть миллионы — потому что, несмотря на горечь утраты, ОН посылает в бой второго, последнего своего сына. Вместе со всеми его сверстниками, уже обреченными ИМ на уход в бессмертие…
И всю осень сорок первого года под гусеницы наступающих немецких танков советское командование бросало все новые и новые дивизии, корпуса и армии. Мы теряли в окружениях целые фронты (Юго-Западный, когда танки Гудериана и фон Клейста соединились под Лохвицей; большую часть Западного в октябре под Вязьмой), мы теряли убитыми и пленными сотни и сотни тысяч человек — живой человеческой плотью стремясь задержать продвижение германской военной машины. Мы оставляли врагу города и села, церкви и погосты — сотни тысяч квадратных километров земли. Нашей земли…
Глава шестая
Сто девяносто миллионов больше, чем восемьдесят.
За отвратительным и циничным штампом послевоенного советского агитпропа «в битве за Москву был развеян миф о непобедимости немецко-фашистских войск» стоит именно эта арифметика. Кровавая, чудовищная арифметика сорок первого года.
Чем мы гордимся, говоря о «битве за Москву»?
Тем, что к ноябрю сорок первого года наши потери только пленными превысили миллион человек, а всего безвозвратные потери — почти три миллиона при том, что немецкие потери за этот же период составили 750 тысяч человек — убитыми, ранеными и пропавшими без вести? Мы гордимся тем, что наши потери были почти впятеро выше, чем у врага? Тем, что немецкие танки просто завязли в трупах наших солдат (донесения немецких танкистов из Вяземского «котла»)?
Гордиться нечем.
Читаю официально-бодрое творение главкома Сухопутных войск Советской Армии (в 1967–1980 гг.) генерала армии Ивана Григорьевича Павловского. Понятно, что писал сей многомудрый труд не сам сиятельный военачальник, писали назначенные им безымянные авторы, что впрочем ответственности с генерала армии Павловского не снимает. Позволю себе процитировать некоторые пассажи сего опуса:
«В тяжелый летне-осенний период 1941 года обнаружилась явная нереальность стратегических замыслов фашистского командования. План «Барбаросса», основанный на идее «молниеносного» разгрома советских Сухопутных войск в самом начале войны, оказался блефом».
Тяжело и горько читать эту муру. Из почти трех миллионов солдат и офицеров предвоенной РККА к ноябрю сорок первого мы потеряли практически ВСЕХ. Более того, мы умудрились потерять еще два миллиона из тех, кого призвали накануне и в первые дни войны. Из восемнадцати тысяч танков, бывших на вооружении РККА 22 июня, к 1 декабря мы потеряли пятнадцать тысяч — ВСЕ, имевшиеся на тот момент в европейской части страны. Если это не «молниеносный разгром» советских Сухопутных войск, то что тогда можно считать разгромом?
И дальше бессмертный труд означенного Великого Полководца назидательно объясняет:
«Гитлеровское руководство допустило крупный просчет в оценке боеспособности и возможностей наших войск». В чем этот просчет? Командование вермахта в самых страшных снах не могло себе представить ТАКОГО громадного числа пленных? Оно не знало, что делать с ТЫСЯЧАМИ пленных политруков и прочих-разных комиссаров, которые вместо того, чтобы вдохновлять солдат на битву с врагами, нести пламенные идеи марксизма-ленинизма, так сказать, в армейские массы — густыми толпами сдавались в плен?
План «Барбаросса» был, вне всяких сомнений, авантюрой и импровизацией. План этот был сугубо и исключительно вынужденной мерой, попыткой выйти из патовой ситуации, в которой Германия оказалась осенью сорокового.
Но готов заложить свою голову — план «Барбаросса» не предусматривал ТАКИХ ЧУДОВИЩНЫХ ПОТЕРЬ Советского Союза.
Все немецкие кампании в Европе до вторжения в СССР отличались минимумом потерь (причем с обеих сторон) при максимальных результатах — и ничего удивительного в этом не было. Вермахт сражался с войсками государств, в которых народ и власть разделяла невидимая (но оттого не менее непреодолимая) пропасть, государств, в которых цели и задачи населения и приоритеты власти кардинально отличались друг от друга, государств, не сумевших противопоставить германским идеям национал-социализма, единства нации, идеям расового превосходства немцев над всем остальным миром (каковые идеи стали для всех немцев стержнем всей их тогдашней жизни) ничего, что хотя бы в минимальной степени походило на то нравственное единство и национальный порыв, который объединял вермахт, делал его солдат и офицеров единым организмом, великолепным военным инструментом своего фюрера.