Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
Федя же, напротив, попросил подвинуться, сел рядом и тоже стал курить и смотреть на божий мир. На проводнике были вполне хорошие сапоги.
Федя рассердился и стал его рассматривать, проводник тоже повернулся к нему, потом к топящейся печке. Это был Глинский.
— Вери лонг вэй ту хоум, — сказал Федя, подняв вверх корявый палец на трехпалой своей ручище. — Что означает — весьма долгий путь домой. — Удивился немного, что его не расспрашивают о знании английского, и, кивнув подбородком вперед, добавил: — Либерти!
Поезд шел не быстро. Пыхтел
— Либерти, блядь, — закричал Федя, почувствовав, что проводнику нравится, что он говорит, первому из всех встречных нравится.
— Иес, литл леди, фри бекс фул… — Глинский вдруг засмеялся, прикрыл рукой с трубкой глаза. Слова выскочили из детства, как из сна, к тому же он был слегка пьян.
Федя медленно подтянул ноги и сел боком, он был потрясен.
— Скажи, мужик, честно, тебя кто учил?
Глинский не ответил, курил, смотрел на озеро, на низкую смоляную баржу под нечистым парусом, на дождь, на дым, на паровозные искры.
— Ах, гад, — Федя встал на колени, его опять трясло, на этот раз от бешенства. — Ты откуда здесь взялся, змей?! Рогов много, так я тебе их сейчас спилю. — И полез было в карман за заточкой, в жизни не сумел бы ткнуть, так — попугать, но тут же ощутил страшный удар по голове, будто голова треснула, будто на нее что-то упало, мешок с углем, что ли. Но ударили доской.
— Ну ты, мартышка, — мирно сказал казах в майке за его спиной. В одной руке у проводника была связка паяльных ламп, в другой — доска. — Билетик предъяви.
— Да я же отдал, — крикнул Федя.
— Не было, — проводник подтолкнул Федю доской в спину. — Давай прыгай, пока в гору едем. Хрена не хрена. — Был он, как и Глинский, выпивши. Глинский стянул с Феди мятую шляпу, прочитал изнутри название фабрики, подумал и выбросил.
Шляпа метнулась и пропала.
— Хэт, — сказал Глинский. — Была хэт и нету.
— Мужики. Мужики. — Федя заплакал, ужасаясь тому, что сейчас будет. — Я же с шутки, — и трясущейся трехпалой рукой потянул из кармана портвейн. — Выпьем, мужики…
— Да пусть едет, — сказал Глинский. — Он же жулик, слабый мальчик…
Проехали сторожку, возник большеносый стрелочник и, хромая, побежал рядом с вагоном. Глинский передал ему вниз две связки паяльных ламп и принял толстый сырой мешок с рыбой. Затем выбросил из своего стакана лимон, налил под край стакана портвейн и поставил стакан себе на голову.
— Не сдержишь, — сказал казах.
Пришла проститутка с мальчиком, принесла еще портвейна и патефон с пластинками. Мальчик привязал к ручке
Федя от пережитого страха плакал. Лицо Глинского было мокрое от дождя.
— Я тут прочел про парусник, но забыл, — сказал Глинский и выпил свой портвейн.
Проститутка дернула проволочку, патефон заиграл.
Проводник-казах стал разливать, и Глинский опять поставил стакан себе на голову.
— На спуске не сдержишь, — сказал казах.
Камера стала удаляться от этого тамбура, от кривого вагона, пустой платформы, да и от всего поезда.
Играл патефон, кашляла проститутка, Глинский все сидел со стаканом на голове, покуда был виден.
Пошел спуск, на глазах темнело, и было как-то непонятно, то ли озеро отражает облака, то ли туман, то ли облака сели на воду.
В окнах вагонов зажигался неяркий свет, в хвостовом тамбуре поярче. Кто-то открыл заднюю дверь, постоял и плюнул.
— Говорят, — сказал голос Феди, — английские лорды такой портвейн после обеда выпивают по рюмке, а у нас рубль тридцать бутылка, а дороже трешки вообще нет.
Забулькало, брякнула посуда.
И казалось, едет не поезд, а дом, и вот-вот замычит корова.
— Вспомнил, — сказал голос Глинского. — Вот как там написано: ветер давит парус, парус давит рей, рей рвется от мачты, мачта упирается в судно и тащит его по воде. Все совсем просто, так и наша жизнь, мужики.
— И хрен с ней, — сказал голос казаха. — Подумаешь, напугал.
Звуки вагона ушли, вытесненные звуками земли вокруг.
Кашель, смех.
И вдруг голос явственно и четко, будто рядом, громко сказал:
— Хрена не хрена.
В темном небе в разрыве облаков — яркая синяя звезда, больше похожая на лампочку, чем на звезду.
И появилась надпись:
Что сказал табачник с Табачной улицы
Странное открытое окно. Резко в фокусе предметы, смысл которых частично понятен, частично уже и нет. На раме отбитый кусок слюдяного стекла. Не торопясь прошел человек, заглядывая в комнату, абсолютно бытовой, документальный, только одет так, как одеты люди на картинах XII–XIV веков. И город позади такой же, того же времени. А главное, что все резко, так бывает в жизни и не бывает на фотографиях. Мелькнул мальчик, заглянул в комнату, и кадр замер в неподвижности моментального снимка.
ЗТМ
ТИТР
Тот же, что и в первом случае, яркий неестественный желто-зеленый цвет, похожий бывает при заходе солнца, но только похожий, цвет не совсем реален. Компания горожан, мужчин и женщин, того же примерно исторического времени и чуть ниже среднего достатка, прощается у небольшого дома. На улице булочник и раб в ошейнике волокут через грязь свой явно горячий парящий товар. Один из горожан, приподнявшись на цыпочках и вывернув поднятую руку, похоже, читает стихи. Все немного пьяны.