Что видно отсюда

Леки Марьяна

Марлиз упала на кухонный стул. На ней, как обычно, не было ничего, кроме растянутого норвежского пуловера и трусов. Это были одни из тех трусов, что продаются в местном магазине упаковками по три штуки, трех цветов, у Сельмы тоже были такие. Правда, про трусы Марлиз нельзя было сказать, то ли они желтые, то ли абрикосовые, то ли голубые, они были застиранные и размытые, как и взгляд Марлиз, когда она посмотрела на нас и спросила:

— Ну и? Че надо-то?

— Просто пришли тебя проведать, — сказал Мартин.

— За меня

не беспокойтесь, — сказала Марлиз, — меня уж это точно не коснется. — Она сказала это с сожалением, как будто принимала участие в лотерее с неправдоподобными шансами на выигрыш. — Есть будете? — спросила Марлиз, вот этого вопроса мы и боялись.

— Да, — сказали мы, хотя вроде бы твердо намеревались сказать «нет», но Эльсбет нам всегда внушала, что скорбная Марлиз еще больше расстроится, если отказаться от ее угощения.

Марлиз пошла к плите, высыпала горошек из початой банки на две кухонные тарелки, шлепнула рядом по ложке холодного картофельного пюре и положила по два ломтя вареной ветчины. Потом поставила тарелки на стол перед нами и снова упала на стул.

Свободным оставался только один стул.

— А больше у тебя не на что сесть? — спросила я.

— Не на что, — сказала Марлиз и включила маленький телевизор, стоящий на холодильнике. Шел любимый сериал Сельмы.

Мартин сел и хлопнул себя по бедру. Я села ему на колени.

Картофельное пюре было неразличимого цвета, как и трусы Марлиз. Горошек плавал в соплевидной жиже. Вареная ветчина блестела, на ней виднелись пятнистые бугорки, похожие на незажившие прививки.

Мы с Мартином одновременно отправили себе в рот по вилке этой еды и переглянулись. Мартин жевал.

— Глотай поскорее, — шепнул он и быстро умял всё.

Горошины у меня во рту не измельчались, а еще больше раздувались. Я мельком глянула на Марлиз, смотревшую сериал Сельмы, и выплюнула горохово-картофельную кашицу на тарелку.

— Я не могу это есть, Мартин, — шепнула я.

Тарелка Мартина быстро опустела. Он схватил бутылку с водой и залил сверху съеденный горошек и пюре, потом посмотрел на мою полную тарелку.

— Извини, — шепнул он, — но в меня больше не влезет. Еще вырвет чего доброго.

Он рыгнул и испуганно прикрыл рот ладонью. Марлиз повернулась:

— Ну что, вкусно?

— Да, спасибо, — сказал Мартин.

— А ты даже не притронулась, — сказала она мне. — Ешь, а то остынет, — как будто это когда-нибудь было горячим, и снова повернулась к телевизору. Там в кадре как раз были Мэтью и Мелисса, за судьбу которых Сельма особенно тревожилась. Они стояли посреди поместья, и Мэтью сказал: «Я люблю тебя, Мелисса, но ты знаешь, что у нашей любви нет шансов».

— Встань-ка, — шепнул мне Мартин. Я осторожно поднялась, чтобы Марлиз не обернулась, но она неотрывно смотрела на Мелиссу, которая сказала теперь: «Я тоже тебя люблю».

Мартин собрал мое горошково-картофельное пюре на ломоть ветчины

и накрыл его сверху вторым ломтем. И потом засунул эту плохо упакованную кашу в передний карман своих штанов. Это были светло-красные бермуды, карманы у них глубокие.

Мелисса в телевизоре сказала: «Но мы подходим друг другу, Мэтью», — и тут начался лейтмотив сериала. Марлиз выключила телевизор и повернулась к нам.

— Добавки?

— Нет, спасибо, — сказал Мартин.

— А ты почему стоишь? — спросила Марлиз.

Я стояла, потому что не хотела выдавить горошково-картофельную кашу из сэндвича в его кармане.

— Потому что больше нет стула, — сказала я.

— Так садись опять на своего друга, — сказала Марлиз. — Ты действуешь мне на нервы, когда топчешься тут.

Я вспомнила про оптика, который из-за своей спины часто не мог сидеть.

— У меня что-то с межпозвоночными хрящами, — сказала я. — Потому что я веду сидячий образ жизни.

— Такая молодая и уже такая больная, — вздохнула Марлиз.

Она закурила сигарету, длинную «Пэр-100», и стала стряхивать пепел на мою опустевшую тарелку. Марлиз принялась что-то лепетать сама себе — должно быть, в чем-то убеждала Мелиссу или Мэтью. Я стояла у кухонного стола и косилась на светло-красные штаны Мартина, по которым стремительно расползалось огромное темное пятно. Мартин тесно придвинул свой стул к столу, чтобы Марлиз ничего не заметила, если встанет. Но она продолжала сидеть и рассказывала, что эта серия ей не понравилась, и последний майский праздник тоже не понравился, и что следующая серия и следующий майский праздник ей тоже наверняка не понравятся.

— А почему тебе не понравился майский праздник? — спросил Мартин и втянул живот, потому что кашица уже просочилась до пояса его штанов.

— Потому что он мне никогда не нравился, — сказала Марлиз.

— Идем, Мартин, нам пора, — шепнула я.

— Зачем же ты смотришь сериал, который тебе совсем не нравится? — спросил Мартин.

Я нагнулась, сделав вид, что мне нужно завязать шнурок, и заглянула под стол. Горошково-ветчинная размазня растекалась дальше, голая икра Мартина под ручейком гороховой водицы покрылась пупырышками гусиной кожи.

— Потому что все остальное еще хуже, — сказала Марлиз.

— Ну ладно, нам уже правда пора, к сожалению, идти, — сказала я.

Мы встали, Мартин спрятался у меня за спиной.

— Пока, Марлиз, — сказали мы, и Мартин вышел за дверь вплотную за мной.

— Спасибо, — сказала я, когда мы вышли на улицу. — За это ты можешь поднять меня тысячу раз.

Мартин рассмеялся.

— Только не сейчас, — сказал он.

Как только мы очутились позади дома Марлиз, он вылез из своих штанов и вытряхнул карман, ветчина и каша выпали в траву. Мы вывернули карман и соскребли с его стенок комочки картофельного пюре с горохом.