Что за горизонтом?
Шрифт:
Она глубоко вздохнула, и, как опрокинутая и раздавленная опустилась в кресло. Я хорошо понимал ее состояние, я испытываю его на себе вот уже десять беспросветных лет. Тысячи, сотни тысяч людей живут сегодня без веры, без надежды, одним днем, лишь бы выжить, потеряв инстинкт сопротивления. Продолжать дальше разговор на затронутую главную жизненную тему становилось невыносимо тяжело. И я предложил:
— Хватит политики. Мы слишком увлеклись.
— На сегодня, пожалуй, достаточно, — согласилась Лариса. — Но от нее все равно никуда не денешься. В этом отношении мы с тобой два сапога — пара.
Я
— Главное, Ларочка, не терять надежду, пока в душах наших теплится вера. Если Россия выстоит, не погибнет как государство, поверь мне: через десять лет начнется объединительный процесс: окраины, подавившись суверенитетом, будут проситься снова в лоно матери-России. Их новое поколение, потомки ветеранов Великой Отечественной, поймут: все, что в них осталось лучшее, создано при советской власти, при помощи и за счет русских. И наследники Кучмы, Алиева и прочих Назарбаевых не смогут помешать своим народам объединиться с Россией. Будут ли это референдумы или что — то иное, но Россия соберет под свои знамена блудных сыновей. Вспомнишь эти мои слова. Но меня тогда уже не будет.
— Не говори так, — ласково и проникновенно прошептала она. — Ты будешь. Будешь долго жить.
— При условии, что ты будешь рядом со мной, — сказал я.
— А ты этого хочешь?
— Между хотеть и иметь — большое расстояние.
— При желании любое расстояние можно одолеть. Любовь все подавляет, перед ней все блекнет: алтари, троны, бумаги государственного казначейства. Это сказал любимый мной Бальзак. Пушкин не прав, когда говорил: на свете счастья нет, но есть покой и воля. Напротив — покоя нет, есть воля и любовь — а это уже счастье. Согласен, мой милый?
Согласен ли я? И она еще сомневается. Я обнял ее и прижал к своей груди. Почему-то сказал не то, что хотел сказать:
— Я завидую тому счастливчику, который назовет тебя женой. В ответ она сказала:
— А я завидую твоей Альбине: ты идеальный муж. Можно сказать муж-мечта.
— Она так не думала, — сказал я. — Твой Бальзак, наверно, был прав, когда говорил, что женщины видят в человеке талантливом только его недостатки, а в дураке только достоинства. — Она не согласилась со своим Бальзаком, заметила лишь:
— Все женщины разные, и нельзя их мерить общей мерой. — Она посмотрела на мой портрет работы Ююкина, висевший на стене, долго в него всматривалась, потом обратила свой взор на меня, произнесла раздумывая:
— Я вернула тебе вторую молодость…
— Третью, — поправил я.
— Пусть третью. И меня это радует. И ты меня радуешь. С тобой я обрела нечто очень важное. Ты снял и развеял все мои комплексы, вдохнул мне веру в себя. Ты мне нужен. Только ты не подумай обо мне плохо: не московская прописка и не твоя квартира нужны мне. Ты мне нужен.
— Мы оба нужны друг другу, — сказал я и решил, что именно сейчас нужно сообщить ей, что я еще формально состою в браке с Эрой. Она выслушала меня совершенно спокойно, словно ее это нисколько не касалось. Я сказал, что со временем эта проблема разрешится, я не занимался ей, поскольку не было надобности.
— Это не к спеху, — сказала она. — Нам надо разобраться в своих чувствах, по крайней мере мне. Удостовериться. На это потребуется время, испытательный срок. В
Она улыбнулась доверчивой веселой улыбкой, и слова ее искренние внушали доверие. Как вдруг она предложила:
— Может, пригласим к нам Ююкина? Он где-то недалеко живет. — Меня эта неожиданная идея удивила и неприятно задела и я сказал довольно холодно, даже резко:
— Зачем? С какой стати?
И в самом деле — я ждал ее с таким волнением, хотел побыть наедине, я соскучился по ней, а она — Ююкина ей подавай.
— Он веселый, пусть захватит балалайку, у тебя гитара, устроим концерт, как на теплоходе, — попыталась оправдать свой промах Лариса и даже покраснела. Глаза ее смущенно заметались.
— Веселый человек — всегда славный человек. Подлецы редко бывают славными людьми, — ответил я монологом из спектакля, а потом сказал язвительно: — А в качестве слушателей пусть прихватит с собой жену и тестя, — Чтоб тебе было веселей. А то не успела приехать и уже соскучилась.
Я перешел на иронический тон. Она смутилась и пожалела о сказанном. С видом полного раскаяния она посмотрела на меня и проговорила ласково, нежно:
— Егор, милый, извини меня, я не хотела тебя обидеть. Я глупость сказала. Так, сорвалось с языка.
Она бросилась ко мне как ребенок, обняла и пылко поцеловала. Ну что тут скажешь? В общем-то ничего предосудительного, может и в самом деле вспомнила теплоход и захотела послушать нашу игру, а, возможно, и спеть под аккомпанемент гитары и балалайки. И все-таки какой-то неприятный осадок оставила невинная просьба. Выходит, ей скучно со мной.
На стене у меня висело три этюда, подаренные мне Ююкиным в мое шестидесятилетие. Недалеко от наших дач на берегу пруда стоит очаровательная береза — пышная, кудрявая, заглядевшаяся в зеркало воды. Игорь написал ее в разные времена года, с одной и той же точки. Весной в молодой, еще клейкой листве, освященной ярким солнцем, летом — в буйной зеленой шапке, которую треплет упругий ветер; осенью — в спокойном золотом убранстве и зимой — в алмазно — хрустальном сиянии. Лариса долго и внимательно рассматривала эти этюды. Она любовалась ими, спросила:
— Это на самом деле есть такое чудо, или художник сочинил?
— Все написано с натуры, — ответил я. — Есть такое чудо дивное. И я тебя хочу с ним познакомить.
— Когда? — живо всполошилась она.
— Да хоть сейчас. Заодно познакомишься и с моим лесом. — Лариса оживилась, глаза заблестели.
— Ой, как интересно! Пойдем же.
И мы пошли. Сначала к березе. У меня было превосходное, приподнятое настроение. Меня подмывало говорить монологи. И я говорил:
— И скажут обо мне: «Он человеком был, человек во всем». А что ты, очаровательная Чайка, скажешь обо мне потомкам? Не знаешь? Скажи просто: он любил любить, мм да… «В тебе есть цельность — все выстрадал, ты сам не пострадал». Это Шекспир. О тебе родная. Ты выстрадала, но не пострадала. Ты сохранила свежесть тела, ясность ума и благородство сердца.