Чудеса лунной ночи
Шрифт:
Ликвидировать варроатоз, как, например, ликвидировали на земле оспу, вряд ли возможно. Но управа на него есть. И усердный пчеловод уже сегодня в состоянии обеспечить здоровье пасеки.
Важно, очень важно преодолеть пчелиную немочь. Здоровьем гудящая пасека — это мед, ценнейший целебный продукт. Но это не все.
В десять — двенадцать раз ценность меда превышает работа пчел — опылителей растений.
И ничто не может заменить нам этих помощников. Забота людей — добиться, чтобы враг друзей наших начал бы отступать.
Фото автора. 5 июля 1984 г.
Камень и парусина
(Проселки)
Каждое
Древности без малого шесть сот лет. 600! Цифра сразу же вызывает в памяти Куликовскую битву.
Да, семнадцать лет спустя после великой победы у Дона московский инок Кирилл пришел сюда, к Белоозеру, на тогдашний крайний север Руси — «поставил крест и вырыл землянку», положив начало обители, ставшей потом Кирилло-Белозерским монастырем.
Колонизация северных земель в те годы так часто и начиналась: ставился крест, рылась землянка, появлялись затем «древоделы» — плотники, столяры, и вот уже слышатся колокольные звоны, стекаются люди к монастырю.
Девяносто лет проживший инок Кирилл оставил после себя хорошо налаженное монастырское хозяйство. Постоянное щедрое покровительство московских князей давало возможность монастырю все время расти, расширяться. Из деревянного он постепенно стал белокаменным. Стал крепостью, форпостом Москвы в освоении Севера, важным местом на торговых путях, а также надежной тыловой цитаделью, где в смутное время хранили казну, где можно было укрыться царской родне, куда в спокойное время под надежный присмотр ссылались опальные люди. Князья, а позже цари жаловали монастырю «земли и ловы», работных людей, соляные копи и дорогие иконы.
Не жалели и денег. Иван Грозный пожаловал 28 тысяч рублей, царь Алексей Михайлович — 45. Деньги по тем временам громадные. И монастырь умело все пускал в оборот, богател, обстраивался, развивал ремесла, вел торговлю, распространял свое влияние.
Во времена Никона, когда на Руси в разных ее местах было около трех тысяч монастырских обителей, в числе трех самых богатых («великие крепости царские») сам патриарх назвал Троице-Сергиев монастырь, Кирилло-Белозерский и Соловецкий, подчеркнув, что самый большой и крепкий из них Кирилло-Белозерский.
Никон сам угодил в него изгнанником после размолвки с царем. Монастырь, однако, не был тюрьмою. Тут развивались многочисленные ремесла — иконописное, резьба по дереву, кожевенное, кузнечное. Умелых плотников и каменных дел мастеров монастырь отправлял даже «в центр» — в Москву и Серпухов.
Находясь на торговых путях, белая крепость поставляла на рынок рыбу и соль, продукцию скотоводов, изделия мастеров, и, важно отметить, окраинный монастырь был крупным культурным центром Руси. В крепости жили прилежные летописцы, литераторы, переписчики книг и художники, их украшавшие. Тут проводились бурные богословские диспуты, до наших дней сохранилась обширная библиотека монастыря. Тут построены были великолепные храмы, районированы, как сказали бы мы сейчас, — приспособлены к местному климату многие сельскохозяйственные культуры.
Ну и, конечно, делалось все возможное, чтобы крепость была неприступной для «воровского черного люда» и для захватчиков иноземных. В 1612 году, преодолев большие пространства — озера, леса и болотные топи, сюда докатилось шведско-польское войско. Крепость взять оно не смогло, но хозяйство монастыря потрепало изрядно: «пожгли… дворы и мельницы и онбары и кожевни и всякие монастырские службы», достались врагам запасы сукна, кож, хлеба, три сотни без малого лошадей.
Поняв, что крепость, несмотря на естественные преграды, досягаема для врагов, ее расширили и, не щадя казны, перестроили. Но никто с той поры к крепости не подступался. Ни стрела, ни ядро не перелетали ее высоких семиметровой толщины стен, не трубили трубы, не ржали у крепости кони. И не огрызались огнем ее громадные башни с шестью рядами бойниц. Только время понемногу подтачивало величественную постройку.
С первой половины шестнадцатого века Кирилло-Белозерский монастырь становится местом, куда князья московские часто ездят на богомолье. «Поездки в Кириллов превращаются для них в своеобразное и любимое развлечение-путешествие». Можно понять богатого князя-«туриста» или смиренного пешего богомольца, совершавших сюда паломничество, — дорога того и другого одаривала незабываемыми впечатлениями. Лесные дебри, озера, реки, луга. И самая конечная точка пути…
Место для обитания, выбранное Кириллом, поразило его, как сказано в «житие», красотой и безмолвием. Сегодня мы можем проверить впечатления человека, с коим мы состоим в дальнем кровном родстве. Сойдя с «ракеты» у пристани Горицы, сразу же оглядитесь. Вы увидите: вдаль уходят холмы, леса, зеленеют луга, сверкают протоки воды. Удивительной красоты место! Оцените название: Горицы.
Слово это, возможно, впервые было произнесено тут очарованным иноком шестьсот лет назад…
Сегодня город Кириллов, стоящий вблизи от Гориц у озера Сиверского, — типично провинциальный, глубынь-городок. Приезжему человеку делать тут нечего. Однако много людей приезжает, особенно летом. Рядом с живущим нынешней жизнью селеньем белеет молчаливая вологодская старина, как и встарь, заставляющая совершать сюда паломничества, теперь уже шумные, многолюдные.
От прежней жизни монастыря-крепости осталась лишь белая мощная скорлупа. Глядятся в воду стены и башни, главы соборов, темнеют сады за стеной. Уединившись, легко представляешь это величественное строение, заполненное жизнью. Колокола, звон наковален, скрип телег и ворот, голоса — жизнь со страстями, тревогами, надеждами, с попытками мысленно глянуть в завтрашний день. Могли ли предвидеть в те дальние годы, что будут летать по здешним водам «ракеты», что говорливые толпы людей тысячи километров будут проезжать, пролетать, проплывать, чтобы увидеть это молчаливое чудо — послание предков потомкам.
В Приволжье, побывав на озере Светлояр, я поразился его обычности, невеликости — за час кругом обошел. Молве о граде Китеже могли поверить лишь те, кто на озере не бывал. Град Китеж вспоминается тут, у воды вологодской! Кажется, прямо из озера поднимается эта древность, молчаливая и величественная, почти сказочная.
В реальности ее убеждаешься, подплывая к стене на лодке. Громадная тень падает в воду от башни с названием Мережная. Пахнет озерной травой. Стайки маленьких окуней разбегаются от весла. Представляешь у башни монахов, ставивших сети (мережи), представляешь московский княжеский поезд, под колокольные звоны въезжающий в крепость (Иван Грозный три раза сюда приезжал), представляешь, сколько всего повидали молчаливые башни: Мережная, Кузнечная, Свиточная, Косая, Московская, Вологодская.
Полдня довольно, чтобы как следует оглядеть и все, что спряталось за стеной.
Соборы, церквушки, хозяйственные постройки — все белое. Игрушками в царстве камня выглядит мельница и церквушка, привезенные сюда из лежащих поблизости деревень.
Они по праву соседствуют с белокаменной вечностью. Церквушке — пятьсот (пятнадцатый век!). Это одна из самых древних дошедших до нас деревянных построек. Ветряная мельница много моложе, но так хороша, так ладно стоит на пирамидке из бревен, что обходишь кругом ее раз, два, и не хочется уходить…