Чудесное лето

Черный Саша

Игорь у экономки облатку аспирина выпросил, растворил порошок в рисовой каше, принес индюку. Не ест. И температуру ему никак не измеришь, нет у него подмышки…

Дождь? Пусть дождь. Человек обтянут непромокаемой кожей, ничего ему не сделается, а когда мелкие капли за воротник катятся, это даже приятно, точно уж по спине ползет…

Может быть, пробраться в парк, в стеклянную беседку? Там таганчик в углу ржавый валяется, клубнику на нем летом варили… Стружек мокрых принести, газет старых. Запалить, ух сколько дыму будет!

– Игорь! А Игорь!

Опять

эта тетка Олимпиада. Мама ее называет Липой, будто дерево. Ничего в ней олимпийского нет: коротенькая, сдобная, нос морковкой, глазки буравчиками. Никуда от нее не спрячешься, на сеновале за прудом и то разыщет. И удовольствия от нее, как от конского каштана, – никакого.

– Игорь! Выйди, выйди из-за бочки… Хорош! Ты что ж, ангину опять схватить хочешь? Давно не болел… Ступай в дом, живо, шерсть мотать будем!

Подумаешь, какое мужское занятие!

Приехала она погостить из Ковно. Литовская столица, рыцарь на лошадке у них на почтовой марке гарцует. Тетку эту раньше Игорь в глаза не видал. Откуда они только берутся? Не злая, совсем нет, фиги сушеные у нее всегда в кармане… Но родители уехали в Париж зимнюю квартиру смотреть, а Игоря тетке сдали. И уж она за ним с утра, как взволнованная курица за утенком, ходит. Чуть куда нырнешь, через пять минут фартук с горошинами из-за мокрых кустов выползает и пожалуйте: «Игорь, а Игорь!»

В огород не ходи – глина к сапогам прилипает и о ржавую колючую проволоку оцарапаться можно… В парк не ходи – и жабы, и о шиповник курточку издерешь, и на дорожках кисель… К пруду и носа не показывай – на помосте доски гнилые, бултыхнешься и утюгом ко дну… к русалкам в гости. Точно он китайский болванчик! Сам знает.

Не утонул же ни разу за все лето и на жаб не наступал… Чего вмешивается? Привыкла сама в Ковно у окна на гарусных подушках сидеть и боится каждой сороконожки… Укусит! Да он и с гремучей змеей сладит.

Но подчиняться надо. Ей лет сорок, а может, и пятьдесят восемь, и она тетка, которой его поручили… Вроде адмирала, а он вроде подчиненной ей эскадры. Это тебе не зеленая дама, которую он на буксире в Париж притащил… Сиди перед теткой верхом на стуле, расставив руки, пока она весь гарус не смотает. И качаться не смей…

К айвовому дереву, жалко, не успел сбегать. На самой верхушке одна айва осталась. Есть нельзя, язык узлом своротит, но если палкой сбить, да айву эту самую на палку насадить, да размахнуться: до самого неба айва долетит и в грязь шмякнется, ах, как звонко!

И у старой мельницы железный заслон бы воротом отодвинуть – всю бы гнилую воду с листьями, с ветками, с дохлой крысой в канал спустил бы вниз водопадом… Грохот-то какой!

Сидит Игорь, растопырив руки, фигу жует, глаза слипаются. Дождик в мутное стекло поплевывает, каштаны розгами машут. Ладно… Придет зато вечер, уж он рано спать не ляжет. С дочкой кузнеца Люси долго-долго будет сидеть, в блошки с ней сыграет, индейский шалаш на полу из пледа соорудит, из пистолета резиновыми стрелами в самовар стрелять будет, под граммофон швейцарскую борьбу затеют… В камин всю за лето

накопленную сосновую смолу и вишневый клей бросит… До тех пор не угомонится, пока за шоссе на колокольне двенадцать часов не пробьет. Вот!

Ничего не вышло. Без десяти минут девять тетка поймала взбежавшего на скатерть таракана, бросила его в камин и тоном коменданта крепости, отдающего приказания гарнизону, сказала:

– Убери со стола тетради. И карандаши. Ералаш какой… Зубы почисти внутри и снаружи. Приду проверю. И спать. Живо-живо, Игруша!

– Но, тетечка… Целый день – туда нельзя, сюда нельзя, там глина, а там… крокодилы. Вечером только думал пожить как следует… Люси сейчас придет. И вдруг спать! Нате пожалуйста. Ну хоть еще с полчасика… Четверть? Десять минут?

– Игруша, я не люблю повторять дважды. Мальчики должны ложиться рано. Надо с детства приучать себя к аккуратности и не превращать ночь в день. Разве ты сова? Мама велела, чтобы в девять часов ты был в постели.

Игорь хотел было спросить тетку, почему она не приучила себя к аккуратности, почему всегда сама полуночничает. Она ведь тоже не сова… Но прикусил язык. У нее ведь все полномочия. Нашлепает еще, пожалуй, и обесчестит Игоря на всю жизнь… Своих детей в Ковно не завела, а над чужими командует. Хитрая!

– Игорь, не копайся. Кому я говорю?.. Ах, да, молока еще тебе надо принести.

Теткины туфли зашлепали по лестнице. Какой безжалостный звук!.. Нет уж, своим детям Игорь разрешит сидеть до половины двенадцатого и молока их не будет заставлять пить на ночь, а зубы пусть чистят вечером только снаружи. Он не кровопийца.

Дверь заскрипела. Показался острый носик Люси.

– Тс… Меня, Люси, гонят спать. Мальчики должны ложиться рано. Девочки…

Когда должны ложиться девочки, Игорь не досказал. Посмотрел на клубок штопальных ниток, из которого торчала плоская игла, на лежавшие на диване ножницы с раскрытой пастью… Вскочил со стула, выставил Люси за дверь и ласковым шепотом ей приказал:

– Уходи скорей, кролик. Чтоб тетка не увидела… Скорей-скорей-скорей! А потом я тебя позову, в ладоши похлопаю. Тра-та-та, тра-та-та, будем сидеть до утра!..

Поцеловал Люси в нос – на лестнице темно было – и плотно захлопнул за собой дверь.

Люси встала на цыпочки и приложила глаз к замочной скважине. Что он такое мастерит? Ножницы повертел и положил на место. Потом теткину сумку… А сам так и заливается.

Топ-топ-топ. Люси отскочила в угол. Это тетка Игоря с молоком подымается.

Тетка вошла в комнату, задышала часто-часто, как мотоциклетка, которая на одном месте пыхтит, перевела дух и плюхнулась с чашкой в соломенное кресло.

– Возьми… Книжки сложил? Молодец. Что так торопишься? Пей медленно. Ишь лакает, как со бачка.

– Я, тетечка, спать очень хочу.

– Что так?.. Только что торговался. Спать не хотел… Семь пятниц у этих мальчиков на неделе.

– Только две, тетя. Раньше не хотел, а теперь хочу. Спасибо. Спокойной ночи. Вы уж, пожалуйста, никуда не уходите отсюда.