Чудесные занятия

Кортасар Хулио

Но сплетни возникали не на пустом месте. Больше всего Марио удручало то, что некоторые события действительно можно было истолковать по-разному. Да, многие в Буэнос-Айресе умирают от сердечного приступа или, захлебнувшись, идут ко дну. Полным-полно кроликов, которые на глазах начинают хиреть, а потом подыхают — кто в доме, кто в патио. Да и собак, которые любят или, наоборот, терпеть не могут ласку, тоже немало. Скупые строчки, оставленные Эктором матери, рыдания, раздававшиеся — их вроде бы слышала баба из многоэтажки — на пороге дома Маньяра в ночь смерти Роло (еще до того, как он упал с крыльца), лицо Делии в первые траурные дни… Люди так любят копаться в подобных историях, что в конце концов по крохам воссоздается целостная картина событий, этакий причудливый ковер, на который с отвращением и ужасом взирал Марио, когда в его комнатенку вползала бессонница.

«Не сердись, что я умираю, ты не сможешь меня понять, но не сердись, мама»… Клочок бумаги, вырванный из газеты «Критика»

и придавленный камнем рядом с пиджаком — пиджак явно был оставлен в качестве опознавательного знака для первого моряка, который выйдет спозаранку на берег. А ведь Роло был так счастлив до той ночи… правда, в последние недели он стал немного странным, вернее, не странным, а рассеянным: сидел, уставившись в пустоту, словно пытался так что-то разглядеть или расшифровать таинственную надпись, начертанную в воздухе. Все ребята из кафе «Рубин» были компанейскими. А вот Роло — нет, и сердце у него вдруг не выдержало. Роло сторонился людей, вел себя сдержанно, имел деньги, разъезжал на двухместном «шевроле» и в последнее время особенно ни с кем не общался. То, о чем говорят под дверью, обычно разносится на всю округу, и баба из многоэтажки упорно твердила, что плач Роло напоминал полузадушенный крик: так бывает, когда рот зажимают руками, и крик получается как бы раздробленным. И почти тут же голова Роло с размаху ударилась о ступеньку, Делия с воплем кинулась к нему, и в доме началась уже совершенно бессмысленная кутерьма. Собирая осколки сведений, Марио пытался подсознательно подыскать другое объяснение случившемуся, оградить Делию от соседских нападок. Он у нее никогда ни о чем не допытывался, но безотчетно чего-то ждал. Подчас у него мелькала мысль: интересно, известно ли Делии, что про нее болтают? Даже ее родители, супруги Маньяра, вели себя странно: если и упоминали про покойных Роло и Эктора, то как бы между прочим, словно молодые люди уехали в какое-то путешествие. Ну а Делия — та вообще помалкивала, радуясь их благоразумию и безоговорочной поддержке. Когда же к ним присоединился Марио, Делия получила тройное прикрытие; они были как бы ее тенью, легкой и неотступной, почти прозрачной по вторникам и четвергам и более плотной и услужливой по субботам и понедельникам. Теперь Делия время от времени оживлялась: однажды села за пианино, в другой раз согласилась поиграть в лудо [45] ; к Марио она была теперь более благосклонна, приглашала в гостиную, усаживала у окна и рассказывала, что она собирается шить или вышивать. О пирожных и конфетах Делия даже не заикалась, и Марио это удивляло, но он думал, что она поступает так из деликатности, не осмеливаясь ему докучать. Супруги Маньяра расхваливали ликеры, которые умела готовить их дочь, и однажды вечером захотели поднести ему рюмочку, но Делия резко возразила, что это дамский напиток и она давно уже опорожнила почти все бутылки.

45

Лудо — вид настольной игры.

— А Эктору… — жалобно протянула мать, но осеклась, не желая расстраивать Марио.

Правда, потом Маньяра поняли, что упоминание о бывших женихах не раздражает Марио. О ликерах речь зашла снова, только когда Делия окончательно взбодрилась и решила опробовать новые рецепты. Марио запомнил тот день потому, что получил повышение по службе и поспешил купить Делии коробку шоколадных конфет. В столовой супруги Маньяра терпеливо настраивали приемник и уговорили его посидеть с ними за компанию, послушать пение Роситы Кироги [46] . Он немножко послушал, а потом сообщил о своих успехах и добавил, что принес Делии конфеты.

46

Кирога Росита (полное имя — Роса Родригес Кирога де Капьелло; 1901—?) — аргентинская певица.

— Зря ты их купил, ну да ладно, отнеси ей, она в гостиной.

Посмотрев Марио вслед, супруги переглянулись, и сеньор Маньяра снял с головы наушники, которые напоминали лавровый венок, а сеньора, вздохнув, отвела взор. Вид у обоих стал вдруг несчастный и растерянный.

Делия отнеслась к подарку довольно прохладно, но, доедая вторую конфету — мятную, украшенную гребешком грецкого ореха, — сказала, что умеет делать конфеты сама. Похоже, ей было неловко за свою недавнюю скрытность, и, чтобы загладить вину, Делия принялась со знанием дела объяснять, как готовится оболочка конфет и что нужно для начинки и шоколадной глазури. Лучше всего Делии удавались конфеты с апельсиновым ликером; демонстрируя способ их приготовления, она проткнула иголкой одну из конфет, принесенных Марио, и, глядя на ее руки, слишком белые на фоне шоколада, он внезапно представил себе хирурга, сделавшего краткую передышку между операциями. Конфета в пальцах Делии напоминала малюсенького мышонка, крошечного, но живого, и игла протыкала живую плоть. Марио почувствовал странную дурноту, омерзение, будто съел что-то тошнотворно-сладкое. Ему хотелось сказать:

— Выброси конфету… Выброси подальше, не подноси ко рту, ведь она живая, это живой мышонок…

Но потом он вспомнил про повышение по службе и опять обрадовался, а Делия все повторяла рецепты чайного, розового ликеров… Марио запустил руку в коробку и съел одну за другой несколько конфет. Делия улыбалась, словно потешаясь над ним. Марио полезли в голову всякие мысли, и он робко ощутил себя счастливым.

«Третий жених! — промелькнуло у него в голове. — Взять и заявить: я твой третий жених, но я жив!»

Вспоминать о происшедшем становится все труднее, ибо многое перепуталось, на эту историю наложились другие — как бывает, когда некоторые подробности забываются, и с изнанки воспоминаний начинает ткаться паутина домыслов, — но, похоже, Марио зачастил к Делии; по мере того как она возвращалась к жизни, жизнь Марио оказывалась все теснее связана с ее капризами и прихотями; даже Маньяра — правда, не без опаски — попросили его подбодрить их дочь, и Марио стал покупать ингредиенты для ликеров, фильтры и наполнители, и в том мрачном удовольствии, с каким Делия принимала подношения, ему чудился проблеск любви или хотя бы частичный отказ от памяти о погибших.

По воскресеньям Марио обедал в своей семье, и матушка Селеста выражала ему благодарность, но не улыбками, а тем, что давала на десерт самый лакомый кусочек и наливала кофе погорячее. Сплетни наконец утихли; по крайней мере, в присутствии Марио о Делии не заговаривали. Кто знает — может, возымело действие то, что он надавал пощечин Камилетти-младшему, а может, родных пугали припадки бешенства, случавшиеся с Марио всякий раз, когда матушка Селеста принималась поругивать Делию; но как бы там ни было, он решил, что домашние переменили свое мнение о Делии, поверили в ее невиновность и даже вновь прониклись к ней уважением. Так что и супруги Маньяра не расспрашивали Марио о его семье, и родные, собравшись по воскресеньям за обеденным столом, не упоминали о Делии Маньяра. И Марио начала казаться возможной такая жизнь на два дома, разделенных всего четырьмя кварталами, начало казаться, что можно и нужно перекинуть мостик с улицы Ривадавиа на улицу Кастро-Баррос. Он даже надеялся на дальнейшее сближение этих двух домов и семей и был глух к непонятному звуку шагов, в которых подчас, когда он оставался один, чудилось ему что-то темное и глубоко чуждое.

У Маньяра никогда не бывало гостей. Столь полное отсутствие родственников и друзей немного удивляло. Марио не приходилось как-то по-особому звонить в дверь, все и без того знали, что это он. В декабре [47] , когда никак не спадал влажный, липко-сладкий зной, Делия приготовила крепкий апельсиновый ликер, и они с удовольствием отведали его вечером во время грозы. Супруги Маньяра не пожелали даже пригубить, уверяя, что им будет плохо. Делия не обиделась, но зато страшно разволновалась, когда Марио с видом знатока поднес к губам похожую на наперсток лиловую рюмку, в которой светилась бурая пахучая жидкость.

47

…в декабре… — Напомню читателю: в Южном полушарии декабрь — летний месяц.

— Пить на такой жаре — верная смерть, но очень уж вкусно, — приговаривал он.

Делия, которая всегда на радостях становилась немногословной, проронила:

— Я сделала это для тебя.

Супруги Маньяра смотрели на нее так, словно пытались угадать рецепт, раскрыть тайны ее кропотливых алхимических опытов, длившихся целых полмесяца.

Роло ликеры Делии нравились, Марио узнал об этом от супругов Маньяра, когда их дочь куда-то отлучилась.

— Она готовила ему уйму разных напитков, — сказали они. — Но Роло пить остерегался — из-за сердца. Спиртное сердечникам вредно.

«Да, хиленький женишок попался», — думал Марио, и ему становилась понятна теперешняя раскованность Делии, игравшей на пианино. Он чуть было не поинтересовался у Маньяра вкусами Эктора: неужели Делия и ему делала ликеры и сласти? В памяти всплыли конфеты: Делия вновь увлеклась их приготовлением и выкладывала рядами на полку в кладовке, чтобы они подсохли. Внутренний голос подсказывал Марио, что Делия достигнет в этой области фантастических успехов. Он долго ее упрашивал, и наконец она дала ему конфетку на пробу. Прямо перед его уходом принесла на мельхиоровом блюдечке нечто белое и воздушное. И пока Марио вкушал лакомство — чуточку горчащее, со странной смесью мяты и мускатного ореха, — Делия стояла, скромно потупив взор. Нет-нет, хвалить ее незачем, ведь это первая проба, до желанного результата пока далеко. Но когда Марио явился в следующий раз — вечером, перед самым уходом, в прощальной полутьме, — Делия снова устроила ему дегустацию. Пробовать конфету нужно было с закрытыми глазами, и Марио, послушно смежив веки, ощутил, как сквозь густой вкус шоколада пробивается слабый мандариновый дух. На зубах похрустывали миндальные крошки, вкуса их он толком не разобрал, но рад был почувствовать хоть какие-то точки опоры в этой приторно-призрачной массе.