Чудны дела твои, Господи!
Шрифт:
– Хорошая девчонка, – Паша продолжал давать «грустного клоуна», – и жалко мне ее! Она хочет… отношений, понимаешь? А разве я могу дать ей отношения? Я могу дать только несколько минут радости, а потом много часов горя. Я это понимаю, но поделать ничего не могу. Она хорошая. Очень хорошая!..
– Кто? – не понял все пропустивший мимо ушей Боголюбов.
– Веруська, – пояснил Паша. Он сел на краешек дивана и опустил лицо в ладони. Боголюбов на него покосился. – Что я могу ей дать, этой девочке? Ей нужны тепло, любовь, забота, а я?..
От «грустного клоуна» роль постепенно углублялась,
– Я все время на съемках в разных городах и часовых поясах, а куска счастья ей мало. Ей нужно все счастье, целиком.
– Кому? – мстительно переспросил Боголюбов.
– Веруське! – шепотом пояснил Паша. – А я изменяю ей каждый день. Художнику нужна подпитка, понимаешь? Свежие эмоции, влюбленность! Когда я не влюблен… – он с трудом сглотнул, – не могу играть. А она ждет от меня стабильности. Честности ждет! А какая честность, Андрюш?! Недавно говорит: познакомь меня со своим агентом. А какая она актриса, Господи прости! Ну, вот никакая, вот даже не такусенькая. – И Паша показал наманикюренный ноготь на мизинце. – А ей же хочется творить!
– Кому? – осведомился Боголюбов.
– Веруське, – грустно сказал Паша. – А я не способен ей помочь! И потом… потом, у меня же дочь!.. Я тебе сейчас покажу свою дочь!
«Страдающий любовник» исчез с боголюбовского дивана, и его место занял «сияющий отец». Из внутреннего кармана Паша выхватил телефон и стал тыкать им в Боголюбова.
– Вот смотри, смотри, нам тут скоро три! Нет, ты глянь! Моя лапулечка, моя сюсюлечка! А прическа какая, видел? А взгляд! Нет, разве такой взгляд бывает у трехлетних, ты скажи? Моя девочка! А здесь они на лошадках! А это мы в Испании в прошлом году, я там снимался в одном проекте, так они подлетели! Ты посмотри, какая у нее фигура! Она меня называет «папуся», а я ее «дочуся». Она мне говорит на прошлой неделе: папуся, я же принцесса, да? А если я принцесса, где моя золотая карета? Это она про мою машину, представляешь?! Машина-то у меня красная! А я ей говорю: будет тебе золотая, дочуся, все будет!.. Ты ж у меня самая золотая!
Тут телефон с «дочусей» вдруг зазвонил, и Паша моментально превратился из «сияющего отца» в «разгневанного клиента».
– Как не сделали? Что за разговоры? Мы еще три дня назад договаривались! Я вам деньги плачу немереные! А вы по ходу забыли, с кем имеете дело! Нет, это вы меня послушайте!
Боголюбов вышел из комнаты, а когда вернулся, на диване опять сидел «грустный клоун» из первого эпизода, уткнув в ладони несчастное клоунское лицо.
– И что мне делать с собой? – спросил он трагическим голосом. – И с ней?
– С кем? – уточнил Боголюбов.
– С Веруськой! Она же живая, теплая. Она меня любит!
Вскоре явилась сама Веруська – сказочная двадцатилетняя красавица. Она оказалась вдвое выше Паши и, смешно нагнувшись, поцеловала его в кудрявую макушку. Распрямившись, она молниеносным взором оценила квартиру Боголюбова и самого его, не нашла ничего, достойного внимания, и сказала великому актеру:
– Идем, Павлуш?..
Паша, игравший «расшалившегося козлика», бегал и скакал вокруг нее, тянул за руку, подпрыгивал, стараясь влепить поцелуй в подходящее место.
– Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказал Боголюбов вслед, когда они вышли на площадку. Веруська улыбалась и переступала длинными совершенными ногами, а Паша крутился и вертелся, как веретено.
– Кто?! – удивился он, не переставая вертеться. – Я?..
…В Переславле Боголюбов чувствовал себя Пашей – все время «в роли», все время «в игре», а играть у него получается плохо, гораздо хуже, чем у Паши!..
Нужно пойти в музей и засесть там за работу. Осенью приедет министр культуры, а до сих пор неясно, бывал Лермонтов в усадьбе или нет!.. Работа стоит.
Трактир «Монпансье» был открыт, и Андрея Ильича вдруг осенило. Ну конечно! Нужно лишь зайти и проверить.
В зале никого не было, только тряс под геранью ушами здоровенный кот, давешний его приятель. У кота был заспанный вид. Замечено, кстати, что коты бывают вполне довольные жизнью и ничем и никогда не довольные. Этот был из недовольных. Плазменная панель показывала вышагивающих манекенщиц, все до единой напоминали Веруську.
Боголюбов оглянулся – никого, – зашел за стойку и открыл дверь во внутреннее помещение. Там был коридор, довольно светлый, с левой стороны кухня, вся отделанная кафелем, как операционная. Откуда-то доносились голоса, особенно один, начальственный, и Боголюбов подумал, что Модест Петрович, должно быть, проводит совещание.
Кухня оказалась просторной и чистой: никаких объедков, вчерашних тарелок, алюминиевых жбанов с коричневыми потеками, никакой застарелой прогорклой масляной вони. Вот молодец Модест Петрович! Во вверенном ему хозяйстве, как и у Анны Львовны, все в полном порядке.
Да они тут все… молодцы!
Андрей Ильич покрутил головой в разные стороны, провел ладонью по чистому и сухому столу, подошел и посмотрел. Ножи были выложены по размеру – один за другим. Еще какие-то стояли в деревянной стойке ручками вверх, одно гнездо пустое. Андрей Ильич еще раз оглянулся и взял первый попавшийся нож, оказавшийся широким и коротким. Он осмотрел клеймо.
– Что вы тут делаете?!
Ронять от неожиданности нож Боголюбов не стал, аккуратно сунул его обратно в гнездо.
– Это служебное помещение, посторонним сюда нельзя!
– Я ищу Модеста Петровича.
– Он совещание проводит! Как вы сюда попали?!
– Через дверь, – буркнул Боголюбов.
– Проходите, проходите отсюда! Туда, там Модест Петрович!
Подталкиваемый в спину Боголюбов «прошел». Люди в дверях посторонились, Модест Петрович зорко глянул поверх очков, и охранник в синей форменной рубашке сказал, как будто приговор огласил:
– Вот. Вас спрашивает.
– Да я, собственно, на одну минуту, – промямлил Боголюбов. На кухне он увидел то, что ожидал, и теперь ему нужно было подумать.
– Совещание у меня в эту пору, – сказал Модест неприязненно, – каждый день бывает. Или чего там? Бумажки надо подписать?
– Какие бумажки? – не понял Боголюбов.
– Да на вчерашнего злодея. Или чего еще?
Про «бумажки на вчерашнего злодея» Боголюбов ничего не знал.
– Тогда потом, – распорядился Модест и покосился на свой палец, крепко прижатый к какой-то ведомости. – Сейчас не до тебя.