Чудо. Встреча в поезде
Шрифт:
— Я хочу, чтобы ты еще раз подумал, — Джерард ткнул в него пальцем так небрежно, словно он и не вставал со стула, — куда ты ходил в четверг ночью и кого видел. Ты расстался с матерью, мистером Темплтоном и мистером Рьюсо у входа в Блу-Энджел в 2.45 ночи. Куда ты направился?
— В «Хамбургер-Херс», — вздохнул Бруно.
— Тебя там кто-нибудь видел?
— Кто меня там видел, кошка?
— А потом куда ты пошел?
— На Третью авеню, в бар Кларка.
— Там видел кого-нибудь?
— Конечно, бармена.
— Бармен утверждает, что не видел тебя, — улыбнулся Джерард.
Бруно
— Ну и что? Было много народу. И бармен мог не знать меня.
— Тебя там знают все бармены. И все говорят, что в четверг ночью ты не заходил. Более того — народу не было. Итак, в четверг ночью? Три-половина четвертого? Я просто стараюсь помочь тебе припомнить, Чарльз.
Бруно раздраженно поджал губы.
— Может, я и не ходил к Кларку. Обычно я забегаю выпить на сон грядущий, но тут, может, и не зашел. Может, направился прямо домой, кто его знает. А как насчет тех, с кем мы с матерью говорили утром в пятницу? Мы обзвонили кучу народа, прощались, знаете ли.
— О, этих мы проверяем тоже. Но если серьезно, Чарльз, — Джерард откинулся назад, вытянув короткие ноги, пыхтя полупотухшей сигарой, — неужели ты оставил мать и ее друзей только для того, чтобы съесть гамбургер и пешком вернуться домой?
— А что такого? Мне нужно было проветриться.
— Ну почему ты все время рассказываешь разное? — вскричал Джерард, нажимая на «р», как истый уроженец Айовы.
— И что с того, что я рассказываю разное? Еще бы мне не рассказывать разное, когда я так напился!
— Мне надо знать — и, разумеется, это неважно, был ли ты у Кларка или где-то еще, — кого ты встретил и кому рассказал, что назавтра уезжаешь в Мэн. Тебе самому разве не кажется странным, что твоего отца убили в ту же ночь, как ты уехал?
— Я никого не видел. Пожалуйста, можете спросить кого угодно, хоть всех моих знакомых.
— Значит, ты бродил где-то один до пяти часов утра.
— А кто вам сказал, что я пришел в пять?
— Херберт. Это вчера сказал Херберт.
Бруно вздохнул.
— А почему он в субботу все это не выложил?
— Знаешь, такова память. Забыл — и вдруг вспомнил. Уверен, ты тоже вспомнишь со временем. А я буду поблизости. Да, теперь можешь идти, Чарльз, — Джерард небрежно махнул рукой.
Бруно постоял немного, пытаясь найти достойный ответ, но в голову ничего не приходило, и он удалился, широко отмахнув дверь — однако сжатый воздух задержал ее, и хлопка не получилось. Он двигался по обшарпанному унылому коридору Частного сыскного бюро — кто-то задумчиво долбит по пишущей машинке, заглушая вопросы и ответы… «Мы», — все время твердит Джерард, и вот они все, как есть, — вкалывают в поте лица там, за дверями… Кивнул на прощание мисс Грэхем, секретарше в приемной, которая так дружелюбно его встретила час тому назад. В каком веселом настроении пришел он час назад, твердо решив, что не позволит Джерарду сбить себя с толку, а теперь… Но он в жизни не умел сдерживаться, когда Джерард отпускал замечаньица в адрес его или матери, и надо себе в этом признаться. Ну так что с того? Что у них на него есть? Какие улики против убийцы? Ничего, кроме ложного следа.
Гай! Бруно улыбнулся, стоя в кабине лифта. Он ни разу не подумал о Гае у Джерарда! И когда Джерард так настырно пытал, где он был в четверг ночью, имя это не мелькнуло у Бруно даже в уме! Гай! Гай и он! Кто может уподобиться им? Кто может сравниться с ними? Он страстно желал, чтобы Гай оказался рядом. Он пожал бы Гаю руку, и пусть весь мир катится к чертям! Их подвиги непревзойденны! Как полет в небеса! Две огненные черты, блеснувшие на мгновение и сгинувшие так быстро, что люди внизу недоумевают: а не привиделось ли им все это. Бруно вспомнил, что однажды читал стихотворение, в котором говорилось нечто похожее. Оно, кажется, так и лежит под обложкой записной книжки. Бруно вбежал в первый попавшийся бар на Уолл-стрит, заказал выпивку и извлек из-под обложки крошечный листок. Он был вырван из какого-то поэтического сборника, который Бруно приобрел в колледже.
Вэчел Линдсей
СВИНЦОВОГЛАЗЫЕ
Пусть не угаснет порыв
юных душ до тех пор,
пока не свершится деяние
и не взвеется знамя гордыни.
Главная кривда этого мира:
его дети растут без смелости,
его бедняки — убогие, свинцовоглазые,
покорные, как волы.
Они голодают — но голодают
без лишних снов.
Они сеют, но редко
пожинают плоды.
Они рабы, но не знают
ни земных, ни горних богов.
Они умирают — но умирают,
как бараны на бойне.
Нет, они с Гаем — не свинцовоглазые. Теперь они с Гаем не умрут, как бараны на бойне. Они с Гаем пожнут плоды. Он даст Гаю и денег, если Гай, конечно, возьмет.
26
В этот же час следующего дня Бруно сидел в шезлонге на террасе своего дома в Грейт-Нек в состоянии умиротворенности и тихого довольства, несколько новом для него и чрезвычайно приятном. Утром Джерард рыскал по округе, но Бруно был тих и любезен, проследил, чтобы и ему, и его «шестерке» подали ленч, — а теперь Джерард укатил, и Бруно гордился своей выдержкой. Нельзя больше допускать, чтобы Джерард действовал на нервы, как вчера: можно потерять самообладание и наделать ошибок. Джерард, конечно, идиот. Будь он вчера чуточку приветливее, Бруно бы ему посодействовал. Посодействовал? Бруно расхохотался в голос. Как бы это, интересно, он посодействовал? Зачем себе голову дурить?