Чудом рожденный
Шрифт:
«Мой друг! Нет ничего печальнее осыпавшейся розы, потерявшей лепестки, ощетинившейся шипами. И нет ничего прекраснее улыбки молодой женщины, освободившей из-под яшмака губы, подобные бутону. Мне приходится отложить волнующую встречу до лета. Отдыхай. Я жив-здоров. Постарайся не кидать камней в осиное гнездо. Научись резать глотку врагам ватой.
Привет друзьям и близким. Обнимаю. Кайгысыз». Легко составить такое послание, когда начитался благозвучных стихов из библиотеки мервского отшельника, но трудно, очень трудно после этого усидеть дома, — не с кем словом перемолвиться за долгий вечер. И Атабаев пошел привычной дорогой в чайхану «Елбарслы». Он устал от вынужденного бездействия, от одиночества, от постоянной слежки и не хотел больше скрывать своих мыслей.
В тот вечер он говорил незнакомым людям:
— Вся Россия сейчас, как молоко в узком чайнике. Не потушишь огонь — побежит через край! А правительство неспособно потушить огонь, и, кажется, мы скоро станем участниками больших дел…
На следующий день, как хочешь понимай, вечером в гости к Атабаеву пришел Джепбар-Хораз.
— Голова идет кругом, — жаловался он. — Всё вокруг валится, летит в пух и в прах. И война, и голодуха, и на базаре ни к чему не подступись. А племена ведут бесконечную тяжбу, и нет ей конца, и нет в ней смысла, как будто и те и другие — не одного, текинского, корня! Что ты скажешь об этом, Кайгысыз? Ты, мудрейший и образованнейший из всех молодых, кого я знаю в Мерве.
Кайгысыз с интересом поглядел на него. Жидкая бороденка, где русый волос смешался с сединой, хитрые желтые огоньки вспыхивают в глазах и трусливо гаснут, суетливые руки ни минуты не остаются в покое, Гиена, настоящая гиена, трусливая и злобная. До каких же пор гнуть шею, таиться, притворяться?
— Ну, что ж, Джепбар-ага, сели криво — поговорим прямо, — сказал он, невесело улыбаясь!
— Только этого и хочу!
— Тем лучше. Так что же тебе от меня нужно?
— Мудрость твоя нужна! Никакой корысти! Не веришь? — он снял с пояса нож дамасской стали, вынул из кожаных ножен и положил между собой и Кайгысызом. — Не бей словом, воткни нож в бок, не охну, не вздохну…
Кайгысыз перестал улыбаться.
— А ты знаешь, с кем говоришь?
— Мудрейшим из мудрых, смелейшим из смелых… — не то издевался, не то льстил Джепбар.
Вести такую игру Джепбар был не в силах и перешел к откровенным угрозам.
— До нынешнего дня я считал тебя младшим братом.
Теперь ты мой первый враг. Будь осторожен, не жалуйся потом, что не предупредил!
Кайгысыз снова улыбнулся.
— Ты не только мой враг: ты враг всего народа!
— Замолчи!
— Не командуй! Предатель! Удивляюсь, что не привел с собой полицейских!
— Ты ответишь за эти слова!
Джепбар выскочил из-за стола, рванулся к двери.
— Стой! — крикнул Кайгысыз.
— Если сможешь дотянуться, тяни на себя небо, — на ходу пробормотал Джепбар.
Кайгысыз поймал его за полу халата и, как грязную тряпку, выбросил Джепбара за дверь.
Костя влюбился
Была серьезная причина, почему Кайгысыз Атабаев не двинулся с караваном через пески Каракумов в Хиву. Случилось так, что из Оренбурга приехал племянник Атабаева — Силаб, бын Агаджана. Он только что окончил кадетский корпус, и по случаю его приезда отец устроил большой той. Веселились гости от души. Много было игр и шуток в саду у Агаджана. Кого-то заставляли петь, кого-то танцевать с завязанными глазами, кому-то накрывали голову скатертью, чтобы он предсказывал судьбу всем желающим. Одной девушке вышло — поцеловать того, кто больше всех нравится. Она выбрала банковского чиновника по имени Кайгысыз, которого посчитала лучшим… И так велика была его наивность, а может быть и жажда любви, что он поверил ей. А поверив, забыл обо всем на свете. Светловолосая, очень стройная, Лариса с первой встречи покорила Кайгысыза смелостью и своеволием.
Он давно знал, что никогда не женится так, как собирался жениться друг Мухаммедкули, на девушке, выбранной родителями, неграмотной, робкой, запуганной, покорной. Он не одобрял подобного выбора, — что общего будет между ними: ночами просиживающим над книжками, болеющим за всё зло мира, и такой дрожащей овцой? Но городские девушки, хоть и нравились ему издали, а как только завязывался разговор, получалось, что Кайгысыз и поддержать его не умеет, и под руку девушку не догадается взять, и шагает не в ногу… Не везло ему с русскими девицами в Мерве. Они считали свою наигранную робость добродетелью, а он и в самом деле был робок. Это не украшает мужчину.
Лариса окончила гимназию в Ташкенте и уже четыре года изнывала от скуки в Мерве. Был у нее рискованный роман с немолодым петербургским офицером, который неожиданно уехал, даже не попрощавшись с ее родителями. Репутация была испорчена, другим девушкам запрещали с ней дружить.
Парням она нравилась, за ней ухаживали, но жениться на ней никто не решался. При этом она была единственной дочерью начальника, жандармского офицера, дочерью пожилых родителей, избаловавших ее своей любовью. Всего этого толком не знал, да и не хотел знать Кайгысыз. Он чувствовал себя, как лошадь, которую взял за уздечку хозяин, и во всем подчинялся Ларисе.
Когда, на второй день знакомства, она позвала его к себе, он испугался. Войти в дом, где все незнакомые, очень неудобно, появиться в доме жандарма известному в городе вольнодумцу.
— Это невозможно, — сказал он Ларисе.
— Почему?
— А если другие увидят сельского парня с дочерью?..
Лариса прикрыла его рот рукой. Нежной белой рукой, пахнувшей, как казалось Кайгысызу, какими-то необыкновенными цветами.
— Не говорите глупостей! Это не ваш пыльный аул, а я не туземка с яшмаком. Кого хочу, того и приглашаю.
— Вы говорили обо мне своим родителям?
— Нет! — отрезала Лариса.
— Что скажет ваша мать?
— «Добро пожаловать!» Обязательно улыбнется.
— А отец?
— Хозяйка дома — женщина.
Кайгысыз даже вздрогнул от удивления. Ему не раз приходилось читать в книгах о женском равноправии, но видеть женщину, так вольно распоряжающуюся собой и сбоим образом жизни, еще не случалось. И он продолжал испытывать Ларису.
— И никого не смутит, что я туркмен?
— Какое дело до-национальности!
— Так считают ваши родители?
— Мои родители будут считать так, как посчитаю я.
— Кто знает…
— Я знаю!
Ее самоуверенность покоряла Кайгысыза. Они повернули на Кавказскую улицу, остановились у калитки деревянного дома, окруженного садом.
Спустились ранние осенние сумерки, на улице было пустынно, только изредка слышался цокот копыт. Тускло светили фонари, в зеленоватом небе загорелись первые звезды, подул свежий ветер. Кайгысызу очень не хотелось идти в дом, Так бы и стоять с Ларисой у калитки, смотреть, как ветер шевелит на ее щеке волнистую светлую прядь, без конца смотреть в пытливые насмешливые голубые глаза. Но Лариса не чувствовала поэтичности этой натуры.