Чудом рожденный
Шрифт:
— Трусите? — резко спросила она.
Кайгысыз молча открыл калитку.
И всё произошло, как предсказывала Лариса. Их приветливо встретила высокая пышногрудая женщина, закованная в шуршащее шелковое платье. Седеющие волосы волнами спускались ей на уши, голубые глаза, огромные, как у дочери, глядели весело, с такой искренней симпатией, что Кайгысыз должен был напомнить себе, что это жена жандармского офицера. Но предосторожность ничуть не помогла. Он пребывал в том состоянии душевного благорастворения, когда весь мир кажется открытым и доброжелательным. В гостиной, заставленной синими плюшевыми креслицами и диванчиками, фарфоровыми керосиновыми лампами с шарообразными стеклянными абажурами, почему-то пахло топленым молоком и нафталином. И даже эти прозаические запахи казались Кайгысызу волнующими и необыкновенными.
А Ларисе давным-давно надоел этот домашний уют, она не знала, чем занять себя, развлечься и надеялась в этот вечер позабавиться смущением и застенчивостью молодого туркмена, попавшего в непривычную обстановку.
— Мама, ты знаешь, Костя — хозяин денег, — сказала она, когда Кайгысыза усадили пить чай.
— Чьих денег? — спокойно спросила Марья Мироновна.
— Он служит в банке.
— По-моему, служащие банка хозяева счетных костяшек. Не больше, — улыбнулась Марья Мироновна.
— Вот это вы верно сказали, — обрадовался Кайгысыз. — Не больше! Я беден, как полевая мышь.
— Похвальная откровенность, — сквозь зубы заметила Лариса.
Ее обидело, что влюбленный юноша нисколько не стремится показаться в лучшем свете перед матерью.
В коридоре раздались по-военному четкие шаги, и в столовой появился отец Ларисы — рыжебородый жандармский офицер с длинными китайскими висячими усами.
— Это Костя Атабаев, — небрежно представила Лариса, — он служит в банке и беден, как полевая мышь.
— Не место красит человека, а человек — место, — тактично заметил хозяин и переглянулся с женой.
Супруги понимали друг друга без слов, и взгляд этот означал, что дочь привела нового поклонника и, значит, следует с ним быть полюбезнее. Много узелков завязывала Лариса, да ни один не затягивался. Банковский конторщик туркмен, да еще вольнодумец, судя по доносам Джепбара, — конечно, не радость, но и из двух зол надо выбирать меньшее. Сколько их здесь, на окраине России, вековух из чиновничьих семейств, старых дев, так и не нашедших себе пары. А юноша с годами обтешется, одумается, укатают сивку крутые горы…
Предаваясь этим мыслям, полковник неторопливо рассказывал Кайгысызу о том, что в Туркестане он лишен своего любимого развлечения — рыбной ловли, рассказывал о волжских стерлядях и сибирских хариусах, о преимуществах ловли на блесну перед ловлей на мотыля. Лариса скучала, Кайгысыз чувствовал себя, как кролик перед удавом, и внезапно вспомнился ему другой русский человек — тот, кто познакомил его со стихами Некрасова, кто давал тайком читать Чернышевского, Писарева и Добролюбова…
Что тут сказать — идиллический вечер провел Атабаев в доме жандарма! Под самый конец вдруг появился Джепбар-Хораз. Лицо тайного агента не отличалось особенной выразительностью. Но в эту минуту удивление, негодование и, наконец, испуг, так отчетливо исказили его черты, что Марья Мироновна участливо спросила:
— Вы здоровы?
Жандарм сердито взглянул из-под нависших рыжих бровей на незваного гостя. Джепбар овладел собой и с отчаянной развязностью врезался в разговор.
— Я в первый раз вижу господина Атабаева — младшего в вашем доме, но знаю его давно, — сказал он, устремив ласковый взгляд на полковника. — Кайгысыз Сердар-оглы — не последний человек в нашем народе. Его отец Теч-сердар был святым человеком, и слава его до сих пор не меркнет в Закаспии. Счастлив видеть его сына в этом достойном доме.
Жандарм одобрительно кивнул головой. Если Кайгысыз хорошего рода, — тем лучше. Теперь, кажется, и в России начинают понимать мудрую туркменскую поговорку, что в каждой стране надо травить лису ее же гончими. Образованный туземец может легче сделать нынче карьеру, чем невежественный русский. В доме жандарма было принято называть местных жителей не инородцами, а туземцами. Это звучало по-английски.
Кайгысыз наблюдал эту сцену с бесстрастным лицом. Кто бы мог подумать, что Джепбар будет заискивать перед ним? Когда с чаепитием было покончено, жандарма вызвали в кабинет — вестовой принес на подпись срочную бумагу. К Ларисе пришла портниха, и мать и дочь по-провинциальному церемонно покинули гостей, чтобы поглядеть на новое платье. Джепбар и Кайгысыз остались наедине.
— Ненавижу хвалить в глаза, — сказал Джепбар, — но должен сказать, что Ларисе не найти лучшего мужа, чем ты! Молодой, красивый, знатный… Ну, а деньги! Что ж, я первый внесу три-пять сотен на твою свадьбу. Ведь это же дело и моих рук! Ты и не подозреваешь, как много я рассказывал о тебе жандарму.
— Вот это верно! — расхохотался Кайгысыз. — Я думаю, не только рассказывал, но даже и писал? А теперь сократись, пожалуйста. Я хочу, чтобы жандарм сам оценил меня. Без посторонней помощи. И потом ты же хорошо знаешь, что начальники — народ капризный,
Если ты, как сегодня, будешь рассказывать ему то, что он хочет услышать, получится, что вчера, ты врал. Нехорошо полупится! Работник, дающий противоречивые сведения, бестолков. Так считает начальство.
— Вечные подозрения! — возмутился Джепбар. — Человек один раз погорячился, сказал лишнее, так надо его всю жизнь попрекать.
— Красиво? — еще из коридора раздался голос Ларисы.
Она вбежала в столовую, держа кончиками пальцев подол широкой кружевной юбки, и остановилась перед Кайгысызом.
— Красиво, — сдержанно сказал он.
Все было не то и не так. В эту минуту Кайгысыз отчетливо понимал, что не надо было переступать порог этого дома, что тут — трясина, что не так уж хороша и девица.
Тяжелая ветвь чинары
Медленно, точно арба, волочится время будней, но дурная весть приходит с быстротой молнии.
Когда Атабаев узнал о новом аресте друга, обычная выдержка изменила ему. Склонившись над журналом учета, он не видел цифр, четко выведенных лиловыми чернилами, не слышал разговоров в комнате и лишь отрывисто бормотал: