Чудом рожденный
Шрифт:
Таким сказочно ярким помнится мне Теджен. Таким, наверно, запомнился он и навсегда полюбился Атабаеву.
А было в кипучем Теджене в ту пору каких-нибудь пятьсот-шестьсот жителей. Было, правда, и несколько каменных зданий: земский приёмный покой, одноклассное железнодорожное училище, почтово-телеграфная контора, да несколько домов немцев-колонистов. Заметно выделялась только что построенная русско-туркменская школа имени Куропаткина.
Но, может быть, и в самом деле глаза ребенка лучше видели будущее? Теджен и впрямь становился похож на город.
Ясно вижу, как эти трое идут по базару, заглядывая в каждую лавочку, в каждую арбу, в каждую корзину. Всё заманчиво, все интересно! Но что это? Толпа бежит… Тедженские мальчишки — народ бывалый. За кем же они почтительно следуют по пятам. Кто этот странный человек в красной одежде? Рубаха и штаны на нем сшиты из алых платков, на шее тоже повязан красный платок с белыми цветами. А борода седая. А сам — быстро и, весело шагает, почти приплясывает, смеется, подмигивает. Нисколько не требует к себе уважения, почтения к возрасту и сединам.
— Карры-ага! Карры-ага! — кричат тедженские мальцы.
Однако даже это имя указывает на преклонный возраст. Карры-ага — значит, старый, дед. Ага, вот он кто: глашатай празднеств, музыкант, играющий в день свадеб на паре дилли-туйдуков. Рассказчик, острослов.
Карры-ага идет неторопливо, заглядывая в дверь каждой лавки, с таким серьезным видом, как будто ему уездный пристав доверил обследовать всю тедженскую торговлю. За ним торжественно ступает серая косматая кобыла и, словно передразнивая хозяина, сует морду в двери лавок и внимательно разглядывает товары,
Вот Карры-ага остановился у ларька, где торгует перс с выкрашенными хной ногтями и бородой, в розово-зеленом халате.
— Вай, как не удивляться на купцов! — Карры-ага хлопает себя по ляжкам. — Мы только прослышали, что строят склады, магазины в Теджене, и задымила из Кра-сноводска шайтан-арба, а сюда уже наехал народ за тридевять земель! И все торгуют! Смотрите, все торгуют! Вот это чутье! Нюх, как у собак! Правоверные едут в Мекку, купцы — в Теджен! Для любителей наживы всегда найдутся вещи поважнее аллаха! Если купцу скажут, что молиться куче навоза или кусту саксаула выгоднее, чем почитать аллаха, — купец до земли поклонится и за грех не сочтет!
Толпа хохочет. И трое будущих толмачей уже забыли про всё на свете, заглядывают из-под рук взрослых. Желая уклониться от насмешек базарного шута и балагура, перс льстиво говорит:
— Дорогой Карры-ага, проходи! Садись за прилавок! Лавка твоя!
— Я может и посидел бы у тебя, хозяин, только кобыла моя не войдет в твою конуру. Ей нужен дворец — лучшее стойло!
Вволю поиздевавшись над купцом, Карры-ага продолжает свой путь в базарной сутолоке. Но вот еще один случай повеселить людей: важно шествует в ковровых, в шелковых рядах кривоногий лезгин, он в черкеске и в пенсне со шнурком, на голове высокая каракулевая папаха. За ним по пятам, точно приклеенные, следуют почтенные бородатые старшины.
Приложив ладонь ко лбу, Карры-ага долго провожает взглядом это торжественное шествие.
— Кто этот кривоногий, которому улица узка?
— Не думал, Карры-ага, что есть в Теджене люди, которых вы не знаете! — с готовностью откликается из-за прилавка перс, — Вы слышали об Искандер-беке?
— Слышал об Искандере Великом — Александре Македонском.
— А этот и того выше! Самый главный из толмачей нашей уездной канцелярии — господин старший писарь Искандер-бек.
Кривоногий бек идет в толпе напролом, высоко задрав голову, выпятив грудь, Его грозный вид даже испугал вчерашнего подпаска — он затаился между скороходом и лошадью и с трепетом наблюдает: что будет дальше?
Подойдя вплотную к балагуру, Искандер-бек устремляет на него повелительный взгляд.
— Эй, джигит! Где джигит?
Он оглядывается, но ни конного, ни пешего полицейского в тесном базарном ряду не видно. А толпа окружает, теснит, веселится.
— Зачем тебе джигит, бек-ага? — спрашивает весельчак, поглаживая бороду.
— Чтобы вышвырнуть из города тебя, скотину!
— Что-то невдомек мне, кто из нас скотина, бек-ага?
— Придержи свой язык, Карры-ага, — говорит из-за плеча писаря один из старшин.
— Чудак! Что беспокоишься о моем языке?
Искандер-бек, опомнившись, вне себя от дерзости
базарного бродяги, пронзительно кричит:
— Ты скотина! Ты! Твой отец — скотина, твой дед — скотина! — он тычет пальцем чуть ли не в глаза старика.
— Не надо расстраиваться, бек-ага, побереги здоровье, — смеется Карры-ага. — Мне показалось, что ты лохож на корову перед… случкой. Вот я спросил, кто же скотина…
Писарь яростно глядит на старшин.
— Что говорит паршивый старик? Что это такое… случка? Чего вы молчите?
— Не связывайся с ним, бек-ага, — шепчет на ухо писарю один из сопровождающих. — Всем известно, что он давно свихнулся. Это Карры-ага!
Искандер-бек много слышал о бродячем музыканте. Он помнит, как тот опозорил на весь уезд Аллак-бая, знает, что после его острот на улицу глаза не покажешь. Лучше сделать вид, что принял наглые речи негодяя за простодушные шутки. Толмач широко раскрывает свои объятия, трясет старика изо всех сил.
— Так это Карры-ага? Как я рад! Я столько слышал о тебе, — он поворачивается к своей свите. — Отведите его лошадь в сарай, дайте травы. А почтенному человеку приготовьте комнату.
Но веселый старик тянет повод к себе, не отпускает кобылу.
— Бек-ага, ты ведь знаешь старинную поговорку: «Пастуху нет покоя». Нам с кобылой не положены ни сарай, ни клевер, и даже — комната!..
— Какой же ты пастух, Карры-ага? Ты даже не дехканин. Ты — украшение любого праздника. В твоих руках ключи правды!
— Какие ключи?
— Ключи от людских сердец!
— Ключи, замки — дело лавочников! — Карры-ага уже сердится. — А кстати, бек-ага, как дела у наших старшин?