Чудом рожденный
Шрифт:
— Это какой же?
— Газетный налог.
— Не слышал о таком.
— Сказали, что я обязан уплатить годовой взнос за три газеты.
— Газеты это же хорошо, — решил пошутить Атабаев. — Будешь знать, что происходит в мире.
— Эх, товарищ, если 6 умел прочесть. Зачем они мне, разве что папироску раскурить!..
— Кто же установил этот газетный налог?
— Ай, товарищ, откуда я знаю. Говорят, почтовый начальник.
Так снова вопрос о подписке на газеты и журналы попал в поле зрения Совнаркома республики, и Атабаев был резок и даже груб, распекая чиновников из Союзпечати.
А после заседания к нему подошел Николай Антонович.
— Говорят, надо закрыть бюро жалоб, нет работы, Все к вам идут с большим и с малым.
— Это тоже жалоба? — улыбнулся Атабаев.
— Нет, похвала.
— Ну тогда ничего: лучше быть на устах, чем под ногами, — сказал Атабаев, оглядывая стол, заваленный бумагами.
— Кость у тебя стальная, что ли?.. В отпуск пора, куда-нибудь в Кисловодск или в Сочи.
— Какой курорт лучше Фирюзы? Будешь там в воскресенье?
— В Фирюзе?
Николай Антонович умел смеяться одними глазами. Лицо серьезное, строгое, а глаза смеются молодо и лукаво. Атабаев любил эту минуту душевной простоты и отдыха в беседе с другом.
— Для меня Ашхабад, — говорил Атабаев, — дорогое кольцо. А Фирюза — бриллиант в его золотой оправе…
Среди всей спешки и напряженности рабочей неделя всегда неожиданно приходил субботний вечер. Здание Совнаркома пустело — безлюдные коридоры, чистые, освобожденные от бумаг столы, безмолвные телефоны; только стелются по полу косые лучи уходящего солнца. Атабаев уезжал в Фирюзу.
Это недалеко, километрах в сорока от Ашхабада. И в самом деле, это был один из самых благодатных уголков на земле. Только въедешь в ущелье в самую жаркую пору летнего дня, и прохладный ветер ударит в лицо, и вот уже пошли вспять времена года — снова наступила ранняя весна. Когда Кайгысыз подъезжал к Фирюзе, ему казалось, что после утомительного пешего перехода он вдруг вскочил на коня. Он любил крутые повороты дороги, опоясанные голыми скалами, любил приглушенным сумеречный свет ущелий, тихое журчанье Фирюзинки, щелканье и пение соловьев в прибрежных кустах.
— Фирюза наша гордость, — любил повторять он. — Жемчужина в короне Туркмении.
Он приезжал на дачу. Чисто прибранный дом дышал покоем и унынием одиночества. На весь участок одна женщина: сторожиха, она же и домработница и повариха в воскресные дни. Пусто в просторном доме. Изредка выбирается на дачу к старому другу Абдыразак. Как лучше отдохнуть, когда устала голова? И друзья до полуночи гоняли шары на биллиарде. Абдыразак находил удовольствие не столько в меткости ударов, сколько в известном наборе слов, принятых в этой игре.
— Тринадцатого к себе в середину, — с удовольствием произносил игрок.
Атабаез молча, решительно и точно, бил… И треск шара, загнанного в лузу, и басовитые реплики Абдыразака приглушали чувство одиночества, создавали впечатление, будто в доме полно гостей и домочадцев.
Однажды, когда они устали гонять шары и присели з углу биллиардной на низкий диванчик, Абдыразак сказал:
— Хорошо у тебя. Тихо. Это мне нравится. А вот неуютно. И мебель в комнатах расставлена, как в конференц-зале. Хочется стулья повернуть и проверить — где тут инвентарные номерки? Как это вышло? Ты же не мрачный человек, а живешь в одиночестве?
Видно он задел за живое. Атабаев разразился длинной речью:
— А что делать? Жена — половина человека. Русские так и говорят— «моя половина». Если она единомышленница, если действительно человек, ты начинаешь расти, испытываешь уважение к самому себе. А если нет? Сколько их, этих «ответственных» жен, помешанных на тряпках и косметике, сколько бестактных самодурок, способных прогнать от твоего порога просителя, пришедшего из дальнего аула, сколько сплетниц, разбалтывающих на базаре государственные тайны, подслушанные в кабинете мужа! Удивительно, как наши предки выдерживали многоженство. Видно, в наказание за грехи…
— «Ислам разрешал многоженство» и так далее и тому подобное… — подхватил Абдыразак. — Хочешь — я тебе лекцию прочту? Например: почему так получилось?
— Ну, просвещай!..
— Пророк Мухаммед, конечно, был талантливым проповедником, но, кроме устной агитации, не избегал и применения силы. Сабля острее языка, хотя некоторые языки и называют бритвами. И вот после жестоких войн и кровопролитий во имя аллаха немного уцелело правоверных мусульман. Невесело стало женщинам, а главное — надо же увеличивать народонаселение! Мухаммед от имени аллаха объявил: имеете право в зависимости от достатка жить с двумя и четырьмя женами. Неплохо? Вот так же рассудили и ханы-феодалы, и с помощью послушных священнослужителей превратили временную послевоенную меру в твердый закон ислама.
— Хочешь оправдать Мухаммеда? — рассмеялся Атабаев.
— Сам знаешь — давно я забросил свою чалму за порог мечети.
— Тем лучше. Думаю предложить тебе одно дело.
— Думаешь сделать из меня антирелигиозного лектора?
— Тут будет занятие посложнее. Есть много молодых женщин — вторых, третьих жен. Они хотят разойтись, с мужьями, но куда им податься? Есть много девушек, которых хотят продать. Куда им бежать? Словом, многие стремятся к новой жизни, и надо бы их собрать в одном месте и воспитать их так, чтобы они могли стать независимыми советскими работницами.
— Неплохо придумано!
— Вот мы и собираемся открыть в Мары интернат. Уже есть приказ. Только трудно найти человека, которому можно доверить. Думается, надо поручить это святое дело твоей совести…
— За что такая напасть на мою бедную голову?
— Я не раз пытался привлечь тебя к работе. Теперь я не предлагаю, а просто обращаюсь к твоей совести…
— Я ведь беспартийный.
Зато коммунисты доверяют тебе.
Абдыразак молчал, опустив голову. Атабаев воспользовался его задумчивостью и быстро спросил: