Чудовище
Шрифт:
— Он спит в своей постели, — сказал священник. — Хеннинг теперь у него.
— Хеннинг… — нежно прошептала она.
После этого она успокоилась, сложив на коленях руки. Малин заметила, какими замерзшими они кажутся посреди лета. Наверняка она отморозила во время плавания руки, хотя и не так сильно, как Вильяр. И Малин с волнением думала, как он защищал ее от холода, рискуя при этом своим здоровьем.
Белинде явно нужно было что-то сказать, она никак не могла начать есть.
— Кто… Кто это был только что у меня? — спросила
— Никто у тебя не был, — удивленно ответила Малин. — Мы дали тебе возможность поспать. Белинда с беспокойством заерзала на стуле.
— Но кто-то был у меня. Тот, который сказал: «А теперь попытайся пошевелить мозгами, старая дура!»
— Это галлюцинации, — пояснила Малин. — Будет лучше, если ты поверишь мне.
Отложив в сторону вилку, Белинда встала из-за стола.
— Я пойду к Вильяру, — сказала она.
— Нет, не надо, — торопливо произнесла Малин и взяла ее за руку. — Вильяру нужен покой, он болен еще серьезнее, чем ты. — Значит, он нуждается во мне. Я должна…
— Нет, — сказал священник, осторожно усаживая ее на место. — Ты и так долго ухаживала за ним и делала это очень хорошо. Теперь возле него дежурит Хеннинг, и Вильяру не нравится, когда кто-то ходит по комнате, в особенности если это будешь ты, Белинда! В данном случае это так.
— Но Вильяр всегда заботился обо мне. И теперь я должна…
Вспомнила ли она, что было между ними? Или ей припомнилось время, проведенное на Липовой аллее?
— Не хочешь ли ты узнать, что произошло с тобой за эти два года? — дружелюбно спросила Малин. — Священник мог бы рассказать об этом.
Ее тонкие пальцы нервозно коснулись ножа и вилки, и она покорно села за стол. Малин прошептала мальчикам, чтобы они отправлялись спать, но те не хотели, и у нее в данный момент не было сил, чтобы препираться с ними.
— Тогда сидите тихо, — скомандовала она.
Ульвар кивнул в знак согласия.
И священник рассказал Белинде все, что ему было известно об их пребывании в Дании. Он говорил все это с расчетом на то, что разум ее был поврежден, но что она теперь мыслит яснее, чем это было последние два года, что внушало им радость и надежду.
Белинда слушала и кивала. Она сама понимала, что с соображением у нее не все в порядке.
— Ты что-нибудь помнишь? — осторожно спросил священник.
— Какие-то обрывки… — ответила она, проведя рукой по глазам. — Я помню, что Вильяр кашлял кровью. И я так боялась потерять его навсегда. Вы же знаете, у меня есть только он. Будто бы они этого не знали!
— Я помню некоторые детали. Я узнаю ваш язык, пастор. И я помню шуршание накрахмаленной одежды диакониссы. И солнечные пятна на больничном потолке. Запах отвратительной маленькой хижины… Когда вы об этом рассказывали, пастор, я стала вспоминать все это.
— Ты понимаешь, что становишься самой собой! — с улыбкой сказала Малин. — Ты говоришь намного осмысленнее, чем в самом начале, когда
Белинда смущенно кивнула.
— И все-таки чего-то я не понимаю, — прошептала она самой себе. — Как я стала такой? И как мы попали в Данию? Этого я не понимаю!
И тогда священник рассказал, стараясь быть предельно осторожным, о гибели «Эммы». Малин добавила, что Вильяр и Белинда возвращались домой, навестив его старшего брата Йолина. Их судно затонуло, и маленькую шлюпку прибило, очевидно, к датскому берегу.
Побледнев, Белинда уставилась на них. Им показалось, что к ней снова возвращается понимание.
— Нет! Нет! — воскликнула Белинда. — Нет, я не хочу этого! Этого не было! Я не могу, не могу…
Малин подумала, что ее сейчас стошнит, и повела ее на кухню, поставила перед ней ведро.
— Ну, ну, — успокаивала она ее, — Вот сюда, не стесняйся…
Ей казалось, что из отравленной души Белинды должно выйти какое-то зло.
Пробыв некоторое время на кухне, они снова вернулись в гостиную, когда Белинда немного оправилась. Мальчики сидели на своих местах, сгорая от любопытства, но вели себя на редкость хорошо. Слова Малин подействовали.
И когда они снова сели за стол, она сказала:
— Думаю, тебе будет лучше рассказать все самой, Белинда, как бы трудно для тебя это ни было. Ведь то, о чем мы говорили, это еще не все, не так ли? Думаю, вы пережили настоящий кошмар в открытом море, ежеминутно ожидая смерти среди ледяных волн. Но есть еще что-то такое, что тебе любой ценой хотелось бы забыть, не так ли?
— Да. Ах, как ужасно было находиться в этой крохотной шлюпке, вы себе не представляете…
— Можем себе представить, — сказал священник. — Ты многое пережила.
— Да… — задумчиво произнесла она и вдруг задрожала: — Нет, я не могу об этом рассказывать! Это слишком страшно!
— Не надо так, Белинда! Мы могли бы спросить об этом Вильяра, но тебе от этого не стало бы легче. Тебе обязательно нужно поделиться своими воспоминаниями с другими. Это будет для тебя большим облегчением.
— Но я…
Она долго молчала. Потом произнесла:
— Да, это будет лучше всего.
И по ее интонации они поняли, какое глубокое потрясение она пережила.
Малин было ясно, что она находится на пути к выздоровлению. Теперь ей нужно было выссказаться до конца.
И медленно, словно каждое слово вытягивали из нее, Белинда начала:
— Нас… нас было шестеро в шлюпке в самом начале. Мы долго, долго плыли, и мы промерзли насквозь. Еды у нас не было. К счастью, погода была хорошей, если не считать первых дней. Я… становилась все слабее и слабее, я сама замечала это, и единственное, что существовало для меня в этом мире, так это голод, холод и близость Вильяра. И сознание того, что маленький Хеннинг должен получить известие о том, что мы живы. Хотя мы каждый день готовы были умереть…