Чувства в клетке

Янова Екатерина

— Да, — отвечает Амин, — будет врач. Мы все организуем, не переживай.

Амин снимает с себя пиджак и накидывает мне на плечи.

— Мне не холодно!

— Ага, зато парням слишком жарко от твоего скудного наряда.

— А-а-а, тогда ладно. Не будем разгонять кровь, которую итак еле остановили.

На самом деле в присутствии Амина парни поглядывают на меня с опаской. Но если ему так спокойнее, мне не сложно. Тем более что в пиджаке действительно тепло, а еще меня обволакивает его неповторимый запах. Это непередаваемо, даже ребро

начинает меньше болеть.

Примерно через 40 минут полета мы сбавляем высоту, вертолет приземляется на какой-то пустынной площадке, похоже в горах. Здесь нас уже ждут две машины. На одной едем мы, за рулем Алекс, мы на заднем сидении, на другой уезжают остальные ребята, включая раненого. По дороге Амин молчит, только зачем-то берет меня за руку. А я не отталкиваю. Стыдно признаться самой себе, но мне безумно хочется прижаться к его груди, зарыться носом в рубашку. Чтобы он снова перебирал мои волосы и шептал нежные слова. Особенно сейчас, когда адреналиновая гонка осталась позади, и нервы расслабляются, на смену им приходят боль и слабость. Держусь из последних сил, чтобы не поступить именно так. Хорошо, что мы достаточно быстро доезжаем по лесной ухабистой дороге до небольшого дома, стоящего в горах среди деревьев. Хорошее место. Красивое и уединенное.

Выходим из машины. Дом небольшой, двухэтажный. Алекс и Амин заносят какие-то коробки, видимо с едой и питьем. Потом Алекс прощается и уезжает прочь. Мы же остаемся вдвоем.

— И долго мы будем сидеть в этой глуши? — спрашиваю я.

— Пока не знаю. Посмотрим, как будут развиваться события дальше. А пока пойдем в дом. Тебе нужно отдохнуть. Ты еле на ногах стоишь, я же вижу.

— Ничего страшного, — говорю сквозь зубы. Потому что на самом деле он прав. Все болит и снова поднимается тошнота, голова начинает кружиться.

Захожу в дом. На первом этаже большая светлая гостиная. Все отделано деревом, плетеные соломенные кресла, деревянная мебель.

По лестнице поднимаемся на второй этаж. Здесь всего одна спальня.

— Душ там. Пойдем, — показывает Амин, беря меня под руку.

— Я сама!

— Конечно, сама. Я тоже сам. Но уступать тебе первой не собираюсь, потому что тоже хочу помыться, так что по-другому никак. Пойдем вместе, — с полуулыбкой говорит Амин, не оставляя мне выбора.

— Ладно. Только на жаркое шоу не надейся.

— Нет, нет. Жарких шоу на сегодня мне хватило.

Мы проходим в ванную. Амин включает воду в душе, настраивает нужную температуру и начинает расстегивать рубашку. Стою и смотрю на него. Не могу оторвать взгляд. Да и самой сил шевелиться нет. Наверное, он это тоже замечает. Подходит ближе.

— Давай помогу, — просто предлагает он. И почему-то сейчас мне совсем не хочется спорить. Поэтому я просто разворачиваюсь к нему спиной, позволяя сзади расшнуровать корсет. Его теплые руки нежно ложатся на мои плечи, убирают волосы, и начинают освобождать меня от одежды. Ненавистный корсет летит на пол, только без него становится еще хуже. Сломанное

ребро, ранее сдавленное грубым корсетом, теперь взрывается нестерпимой болью. Чёрт. Дыхание перехватывает, перед глазами круги. Поэтому не сразу понимаю, что он делает именно то, чего я так хотела в машине. Прижимает меня к груди, гладит по волосам, пока боль немного не отступает.

— Чёрт. Вот как ты додумалась влезть во все это! С твоими травмами даже ходить нужно аккуратно, а не на пилоне выделываться и с автоматом бегать!

— Не причитай. Что, понравилось шоу на пилоне? До сих пор отойти не можешь?

— Ага. До сих пор. Как вспомню, так вздрогну. Как с переломом можно было творить такое?

— Очень просто. Волшебную таблеточку выпила и на несколько часов забыла о боли. Теперь, конечно, нелегко будет. Но мне не привыкать. Бывало и похуже, — Амин не отпускает.

— То, что было раньше, уже не вернуть. Но теперь я не хочу, чтобы было хуже. Хватит! — потом вдруг добавляет, прижимая меня крепче, зарываясь носом в волосы. — Ты ведь не собиралась оттуда выбираться, да? — понял мою задумку.

— Не собиралась, — вздыхаю я, — ты не соврал мне? Про слова Зульфии? Я ж убью тебя иначе.

— Не соврал. Только, что дальше делать, пока не знаю. Если честно, Зульфия думает, что ты просто не рассмотрела, — он утыкается в мои волосы, дышит тяжело. У меня тоже ком в горле.

— А может, это Зульфия не рассмотрела?

— Нет. Она уверена, что похоронила мальчика.

— А я уверена, что родила девочку.

— Значит, надежда есть.

— Значит, есть, — так мы стоим, обнявшись несколько долгих секунд, потом он говорит, снова тяжело вздохнув:

— Еще Зульфия рассказала, как все было, — его руки гладят мою спину, — понимаю, это бледно, слабо, мало, но мне очень жаль. Не знаю, как ты пережила все это. Прости, что не было меня рядом, — вижу в его глазах вину и боль. Только поздно уже. Ничего не вернуть.

— Я же тебе сказала, я тебя простила.

— Да. Но мне все равно паршиво. Дай позаботится о тебе хотя бы сейчас.

Я не спорю. А он мочит полотенце под краном, приподнимает мою голову за подбородок и начинает аккуратными движениями вытирать лицо. Влажная ткань прижимается к разбитой губе, носу, царапине на щеке.

Эта нежность почему-то убивает меня. Я такого не знала. Никто не вытирал мне разбитое лицо, разве что бабушка в детстве, правда, тогда чаще страдали коленки.

— Не надо! — отворачиваюсь я.

— Почему?

— Я не привыкла.

— Привыкай.

Усмехаюсь горько:

— Хорошо, что я не привыкла к этому раньше. Иначе точно сдохла бы давно, если бы ждала, что мне будут кровь вытирать. Я ею умываться привыкла. И всем было плевать.

Его рука замирает, он отбрасывает полотенце, на место рук приходят губы. Он ведет ими нежно по щеке, шепчет в ухо:

— Я хочу убить всех, кто когда-то причинял тебе боль.

— Таких слишком много.