Чужак

Вилар Симона

— А где денег возьмешь на постройку гостиного двора? Неужто на орехах столько наторговала?

Карина смутилась в первый миг. Опустила ресницы, а как подняла — сталью булатной от глаз повеяло.

— Деньги у меня найдутся, но не столько, чтобы так обстроиться. Хватит только на первую пору. Да ведь когда морозы грянут, вряд ли строиться буду. А за это время я смогу раздобыть средств. Например, закуплю у тебя пару-тройку возов жита, поведу торг.

— Неужто думаешь наторговать столько?

— Наторгую. Ты сам поймешь, когда узнаешь, с кем хочу торг вести.

— Ну-ну! Боги тебе в помощь.

И

Микула, усмехнувшись, даже похлопал Карину по колену — не удержался. И как раз не вовремя. В проеме двери за откинутой шкурой-занавесом мелькнула тучная фигура Любавы. Заметила, как муж с гостьей пригожей заигрывает, резко отвернулась, пошла прочь. Микуле досадно стало. Ведь будет, дура ревнивая, теперь дуться. Но через миг и думать о ней забыл, когда услышал, какое дело задумала отчаянная дочка Бояна.

К древлянам диким решила везти жито на торги.

Микула даже отшатнулся от нее. Глянул хмуро.

— А ведь я уже было разумницей тебя считать начал.

— А я и есть разумница.

Она лишь чуть повела плечом. А лицо по-прежнему умненькое, правда, чуть замкнутое.

— Я и впрямь считаю выгодным выехать этой зимой в леса древлянские с обозом. Более того — и тебе предложить то же хотела.

И улыбнулась неожиданно. Дух перехватывало — до чего же улыбка у нее была лучистая да ясная. Глаз не отвести. А заговорила… Слушал Микула и вновь думал: ох, не простая девка, ох, золото!

Действительно, все предусмотрела. Древляне-то — известные недруги, а после нынешней их победы над Диром отношение к ним хуже некуда. Однако ни для кого не секрет, что торг с ними как был, так и остается. Древляне-то хлеба мало сеют, на всех не хватает, вот и приходится им по зимней поре покупать у соседей. А покупают за меха отменные, за руду, за борти медовые, каких в их краю без числа. Вот и торгуют с ними поляне, соблюдая свою выгоду. Ныне же выгода будет особая. Все, кто под Аскольдом с Диром ходят, клялись-божились после страшного поражения, что вражда у них с древлянами ныне небывалая. А значит, для древлян хлеб-жито особенно возрастет в цене. С торгов их гонят, из селищ хлеборобов пахотных изгоняют. Но долго ли это продлится? Рано или поздно люди пойдут на сговор, на торг. Не упускать же выгоду? Даже пусть и запрет на мену с древлянами объявлен. Но вот пройдет время, пусть и за Корочун [110] минет — и можно будет без особого шума торги начинать вести. Микуле, за которым многие глядят, этим заниматься не с руки. Можно и князей разгневать. А вот при разумном посреднике и он может торгом с древлянами заняться.

110

Корочун — праздник самого короткого дня, зимний солнцеворот.

— Но древляне — волки лютые, — глядя исподлобья, заметил боярин. — К ним так просто и не подступишься. Подход особый иметь надобно.

Карина согласно кивала. Говорила, что приходилось ей бывать в их краях, знает их обычаи, да и говором их владеет. А древляне считаются с теми, кто их покон — обычай — чтит.

Микула сам разговором увлекся. Когда подошел было Любомир, сообщив, что Боян уже уходить

собирается, Микула только махнул рукой — мол, задержи гостя. Но Карина, похоже, не хотела отца неволить, засобиралась.

— Все важное уже сказано. Тебе, Микула Селянинович, теперь перво-наперво князей да бояр насчет места для гостиного двора приговорить надо. Остальное же может погодить. А пока, по рукам, что ли, боярин?

Она протянула маленькую ладошку, взглянула так — и просяще, и приказывающе, и лукаво, и чарующе одновременно. Микула вдруг ощутил себя под властью ее редкостных чар, поняв, что девушка эта знает, как убеждать мужчин. Даже такого матерого, как он. И, усмехнувшись в бороду, хлопнул по ее руке своей широкой ладонью.

Он сам пошел проводить Бояна с дочерью. Шли к парому, когда уже смеркалось. Шли вчетвером: впереди Карина с Любомиром, позади Микула с Бояном. Охранников не взяли, только псы боярина, огромные, как волки, кружили вокруг, радуясь вечерней пробежке.

— Хорошая у тебя дочь, Боян, — сказал Микула.

— Особенная, — согласился Боян. — Я как на нее гляну — руки сами к гуслям тянутся, душа поет. Да вот только нет в ней особой бабьей легкости. То ли кручинит ее что, то ли боги, наградив красой, сердце холодное вложили. Ухажеры вокруг нее так и вьются, а она ни к кому тепла не проявляет.

Микула глядел на идущих впереди Карину с Любомиром. Его сын тоже вроде к девкам не сильно рвался, не толкался, как принято в его возрасте, у девичьих. Это Микулу даже тревожило. Ведь в лета парень вошел, оженить пора, да и внуков уже понянчить хочется. Но сейчас, видя, как разговорился сын с Кариной, неожиданно подумал: а вдруг? Карина девка не игривая, не станет парню голову глупостями девичьими морочить, а ему, похоже, с ней интересно. Вот и приставит он к ней сына помощником в гостевом-то дворе… Для себя Микула уже решил, что дело это на самотек не пустит, уж больно выгодным кажется. А Любомир в делах не по летам толков, Карина не пожалуется. Вот и сведут их дела, как других посиделки вечерние сводят.

Они спустились к песчаному берегу, где с парома возчики скликали последних переправляемых. От могучей реки веяло холодом, с расположенного недалеко рыбацкого поселения долетал аромат дымка. А за рекой огромной громадой выступали постройки Киева на холмах, искрами высвечивали огни.

Боян поднялся на плот парома, а вот Карина на миг задержалась возле боярина.

— Да поможет нам Белес в том, что надумали. И если выйдет… Я рада, что именно к тебе обратилась, Селянинович. Как-то ты уже помог мне. И не припомнишь, наверное, но некогда ты не позволил своим людям побить бродяжку, стащившую хлеб. Я была той бродяжкой. Вот с тех пор расположение к тебе и имею.

— А ведь я помню, — неожиданно удивился боярин. — Да неужто та лохматая лесовичка ты и была? И так подняться успела. Эх, далеко пойдешь, девушка…

Она смутилась.

— Не ожидала, что узнаешь…

— Да не боись, болтать не стану. Но другое не забудь: не всякий ведь поймет, когда ты, баба безмужняя, делами заправлять начнешь. Толки пойдут, пересуды. Так что выбери себе кого. Одной-то плохо, да и не по обычаю. Голова у тебя разумная, а сердце словно прячешь. А баба с замерзшим сердцем все одно рано или поздно тосковать начнет.