Чужак
Шрифт:
Хотел, было и о Любомире сказать, да только девушка вдруг так горько вздохнула, что он осекся. А она лишь поклонилась и пошла туда, где Боян о чем-то балагурил с паромщиками. Едва стала на бревна парома, как паромщики сильно налегли на шесты, уперлись в берег, оттолкнулись — и пошел паром по тихим ночным водам Днепра. При серебристом свете месяца река чуть поблескивала.
Рядом с боярином присел на корточки Любомир, дурачился с псами, трепал их за лохматые загривки, смеялся негромко. Микуле больше понравилось бы, если бы он вслед гостье глядел.
— Что скажешь о дочери Бояна, сыне?
— А?
Парень увертывался от пытавшегося лизнуть его в лицо волкодава.
— Что тут скажешь — славная девка. Простая. Говорить с ней легко. И в собаках разбирается.
— А вот и не простая она, Любомир. Ты пригляделся
Хотелось еще раз все обдумать. А как увидел ожидавшую на высоком крыльце жену, понял: спокойного вечера не предвидится. Ревнивой Люабаве так просто не объяснишь, отчего долго с красивой гостьей засиделся, а после сам провожать пошел, честь оказал.
«А вот Малуня бы все поняла. Надо будет их с Кариной познакомить. Понравится ей дочка Боянова».
ГЛАВА 5
К началу грудня [111] могучий Днепр твердо сковало льдом. Пришло время отправляться в полюдье. Как повелось в последние годы, отбывал туда младший князь, Дир. А старший, Аскольд, оставался в Киеве. Править.
Дир выезжал из Киева шумно. Ехали ратники — несколько сотен, не менее, — двигались обозы с ездовыми да различной прислугой, конюхами, кормильцами-кашеварами, ремесленниками, которым вменялось чинить что, если придется. Всем им предстоял длинный путь, по землям подвластных Киеву племен — пороситов, выгольцев, боутов, заехать надлежало и к дулебам, а там, двигаясь через их земли на север, проехать к дрегве, которая, ссылаясь на великое разорение от древлян, артачилась с выплатой дани. Далее путь лежал через лучан, к подвластной Киеву части племени кривичей, а оттуда, сделав остановку в Смоленске, надо было посетить и большое племя северян. Всю зиму проведет князь Дир в полюдье, вернется лишь по весне. А пока будет отправлять в Киев обозы с данью, а заодно кормиться на постое в подвластных племенах. В дела местных князей-старшин ему не дано было вмешиваться по уговору, однако, если какое-то племя заупрямится и не станет власть Киева признавать, он мог и заставить насильно. И это для Дира было куда лучше, чем сидеть в заснеженном Киеве. Поэтому уезжал он довольный и веселый.
111
Грудень—декабрь.
В день отбытия полюдников на Киевские валы вышло немало народу провожать отбывающих. Были и обе жены Дира — Милонега и хазаренка Ангуш. Последняя — грустная, в трауре по недавно умершему младшему княжичу, сыну Дира. А вот Милонега, похоже, отъездом мужа не опечалилась. Мороз разрумянил ее обычно бледные щеки, она посмеивалась, переговариваясь с красивым рындой [112] Ториром Ресандом. Этот Торир, которого киевляне, переделав его прозвище на свой лад, называли Резуном, стал известен после летнего похода Дира, когда он смог лихо одолеть хазар, да и потом, во время нападения диких древлян, сумел вывести из горящего леса почти все свое копье. Поговаривали, что он лично спас сына боярина Микулы, на себе из сечи вынес. Вот теперь ему и дали время для передыха, назначив охранником в детинце Киевском. Да только люди судачили, что зря Дир его рындой при княгине своей оставил.
112
Рында — личный охранник-телохранитель знатного лица.
Последние возы полюдного обоза еще не скрылись из виду, еще гудели сурмы [113] , когда люди стали расходиться. Направилась к своему терему и княгиня Милонега с красивым охранником. Девки и бабы на пригожего варяга заглядывались. Ишь какой — шапочка соболья лихо сидит на длинных светлых кудрях, полушубок меховой стянут красивым наборным поясом, конем правит, словно играючи. Немудрено, что обычно невзрачная Милонега так расцвела подле него, прямо светится счастьем.
113
Сурма — длинная труба, используемая
Карина тоже стояла в толпе, провожая варяга грустным взглядом. Обычно она старалась с ним не видеться, что при частых его отлучках с войском было нетрудно. А вот остался он в Киеве… Ну да ладно. Скоро она сама уедет. Пока же, чтобы не кручиниться, поспешила прочь, туда, где шло строительство ее гостевого подворья. Она уже поняла, что ничто так не отвлекает от грусти, как уйти с головой в дела.
А дел у Карины было предостаточно. Микула, как и обещал, застолбил для нее место у речки Глубочицы, и теперь там вовсю кипела работа. Мастера, нанятые за осень, успели вырыть котлованы, расчистили пространство, отгородили забором. Теперь же возводили первые срубы, уже поднявшиеся над подклетями — своего рода цоколями, где позже будут кладовые. Строили мастера без гвоздей. Единственным инструментом был топор, поэтому сами мастеровые называли свою работу не «строить», а «рубить». И рубили они лихо — щепа так и летела, а тяжелые бревна, поднимаемые воротами, укладывали одно на другое, вставляя в пазы, Тут же на костре варили кашу, чтобы мастера могли перекусывать, не отвлекаясь отдела.
Оказавшись на месте будущего гостевого подворья, Карина сразу окунулась в казавшуюся беспорядочной, но такую налаженную работу стройки. Приходилось, и отвечать на вопросы, и спрашивать самой, и следить за прибытием подвод с бревнами, и рассчитываться с лесорубами и возчиками.
Поначалу непривычные к тому, что ими правит баба, мастеровые то и дело задирали ее сальными шутками и едва ли не в зернь разыгрывали, кто первый приголубит пригожую работодательницу. Однако постепенно смирились со строгой девкой. И дело не только в том, что ее покровителем считался боярин Микула, а охранником при ней был суровый Третьяк, которого за плату выходили волхвы после летнего нападения на него. Оказалось, что эта упрямая баба и наказать, и прогнать могла, и воли никому не давала. В советники себе взяла наиболее опытных, сама за всем следила, сама расплачивалась, сама изгоняла нерадивых или слишком буйных. При этом держалась поважнее иной боярыни: и голоса не повысит, но взгляд просто пронзающий, а если что не по ней, церемониться не будет.
Киевляне следили за тем, как она управится, почти с болезненным любопытством. Сходились, глазели, ожидая слез, обид, криков. Жены плотников, видя, как толкутся вокруг красивой Бояновны их мужья, даже наседали на нее, требовали, чтобы она возвратилась в терем к отцу, пряла приданое, а не верховодила мужиками. Но постепенно и они успокоились, видя, что никого из работников надменная девка в полюбовники брать не собирается. Вскоре она завоевала уважение, и те мастеровые, которых она оставила на работе, даже гордились своей хозяйкой.
Сказывалось и то, что сам боярин Микула порой приезжал поглядеть на работу. А сын его Любомир стал у Карины первым помощником. Она хвалила юношу. Он и в деле доставки леса разбирался, и знал, какой лес лучше отбирать. Но лишь Карина — властно и непреклонно — могла наладить работу в полную силу, и ее голос мастеровые слышали каждый день, а повеления ее, четкие и деловые, напоминали наказы опытного воеводы.
В этой суете и заботах Карина забывала о грызущей душу тоске. У нее была сильная воля и неуемное желание подняться над людьми; не по родовитости, так по сути добиться, чтобы с ней считались. Только в Киеве, где многие градцы были побогаче и держались горделивее иных князей племенных, такое было возможно.
За день Карина уставала. Однако и в доме родимого батюшки отдохнуть было некогда. Всегда тут толклись гости, набивались люди, плясали скоморохи, слышались гусельный перезвон да пение. Городская стража, следившая, чтобы по темному времени в домах во избежание пожара гасились огни, с особой снисходительностью относилась к тому, что в доме певца Бояна происходили поздние гуляния. Оно и понятно: у Бояна любили погостить и именитые бояре, и старшины концов городских. Как бы ни умаялась Карина за день, ей приходилось сидеть в шумном тереме, слушать, порой и в пляс ее тянули. Но — странное дело — то ли воздух в тереме батюшки был особый, то ли еще что, однако усталость будто проходила, и Карина сама с охотой находилась среди людей, иногда просто наблюдала, а порой, угощая гостей чаркой, подсаживалась рядом, заводила нужные знакомства, кого очаровывала, кого дивила небабьей мудростью, заинтересовывала.