Чужаки
Шрифт:
Во время этой речи хозяин периодически судорожно кланялся, как будто у него возникли неотложные проблемы с желудком.
Сайлас подумал, что, если он откажется, это может показаться подозрительным, да и какие-никакие знакомства в этом времени нужно завести, так, на всякий случай, и нехотя кивнул головой.
— Я сейчас спущусь, — ответил он.
Хозяин, все так же судорожно сокращаясь в пояснице, скрылся, пятясь, за дверью.
Сайлас тяжело вздохнул, переоделся в купленное днем платье, взял кошель с деньгами, оглядел напоследок комнату, тщательно запоминая расположение вещей, и вышел на лестницу.
Компания действительно подобралась развеселая. Пятеро молодых людей: четверо французов и один итальянец, хорошо говорящий по-французски, — были в меру пьяны, но явно собирались исправить
Представившись, молодые люди сели за карты, пили много, быстро пьянели. Сайлас проигрывал, но воспринимал это с таким спокойствием и добродушием, столь убедительно изображал из себя пьяного, щедро заказывал еще вина, что под утро расстался с новыми знакомыми в наилучших, дружеских отношениях. Особенно полюбился он итальянцу, который плакал у него на плече, называл своим лучшим и единственным другом и клялся завтра же (то есть уже сегодня) прислать дюжину бутылок «лучшего вина в Париже». Наконец все разошлись, и Бонсайт вернулся в свою комнату, принял отрезвляющую таблетку, потом подумал и запил ее тонизирующей. Он прилег на кровать, ожидая, пока таблетки подействуют, и внимательно осмотрелся по сторонам. Сумка была сдвинута, одежда лежала в другом порядке, и даже кровать разворошили. Он поздравил себя, что ничего подозрительного с точки зрения средневекового француза в его вещах не было. «У меня очень любопытные хозяева, — сделал вывод Сайлас и закрыл глаза. — Нужно купить побольше псевдоврачебных прибамбасов. И вообще быстрее сматываться из этого притона».
У него не было конкретного плана, как искать нужного ему человека, но он знал два факта из его биографии. Первый заключался в том, что искомый был завсегдатаем харчевни «Трюмильер» у Центрального рынка и даже неоднократно закладывал там предметы гардероба, а второй — что он был постоянным участником «соти», или «дураческих праздников». А еще Сайлас знал его имя — Робер Тюржи.
Отлежавшись и почувствовав прилив энергии, Сайлас вскочил на ноги, проделал несколько энергичных упражнений и, высунувшись на лестницу, потребовал себе воды для умывания. Вскоре в дверь поскребся хозяин с кувшином воды и тазом, всем своим видом излучая возмущение тем, что благородный господин вместо того, чтобы спать до вечера после попойки, требует умываться, и удивление тем, что благородный господин вообще умывается. Сайлас выпроводил негодующего владельца постоялого двора за порог и с наслаждением разделся. Потом, как мог, помылся, имея в виду малое количество воды, отсутствие мыла и минимальную акваторию тазика. Потом славный лорд Бонсайт натянул на себя свежее белье, верхнее платье, перекинул через руку плащ, взял кое-что из необходимых мелочей из сумки, пристегнул к поясу кинжал и кошелек, после чего покинул гостеприимную гостиницу.
Он шел по улицам Парижа, где трудолюбивые ремесленники уже открыли окна, через которые был виден весь процесс производства. Сайлас чуть не сбил на мостовую манекен с полным комплектом рыцарских доспехов, выставленный на улицу оружейником, и купил крендель с выставленного под навес стола булочника, над которым отливала тусклым золотом вывеска в виде того же кренделя, но увенчанного короной. Добравшись до Центрального рынка, Бонсайт опять был оглушен и ошарашен обилием звука, цвета и аромата, но скоро привык и уже не обращал внимания.
Благоразумно решив, что до середины дня в харчевне ему делать нечего, но расспросив у прохожих дорогу к харчевне «Трюмильер», он неспешно прогуливался по рынку, рассматривая товары, присматриваясь к горожанам, а особенно к горожанкам. Хотел зайти в церковь, но передумал и остановился перед странствующим монахом-проповедником, который, заняв первый попавшийся ему на глаза камень, с пылающим фанатичной страстью лицом пытался привлечь внимание горожан к своей проповеди. Вокруг него потихоньку начала собираться толпа.
— Нечистивые, опомнитесь! — с надрывом кричал монах, по лицу его крупными каплями стекал пот. — Господня кара настигла вас! Я пришел сюда пешком из Авиньона, где смерть разгуливает по улицам, не щадя никого! Мертвые валяются на улицах! Страшный мор пришел с моря, гнилой воздух и миазмы насытили улицы города, гниют на улицах города теперь и грешники, попустительством которых и пришло зло. Покайтесь, пока не поздно, пока смерть не пришла на улицы Парижа! Пока смерть не пришла за вами!
Сайлас смотрел на лица людей, внимавших монаху. Некоторые казались встревоженными, но большинство взирало достаточно равнодушно. «Где Авиньон, а где мы», — казалось, думали они. Парочка очень молоденьких парижаночек прыснули в кулак и, смутившись, тут же скрылись в толпе. «Так всегда, — думал Сайлас, уже не слушая проповедника, — пока гроза не разразится над самыми нашими головами, она кажется далекой и не совсем реальной. Особенно если беда происходит с кем-то и где-то. Знали бы эти люди, что не далее как через несколько месяцев больше половины из них будут мертвы…» Он повернулся и пошел прочь от монаха, который все еще говорил, повторяясь и обливаясь потом.
Он пробродил по рынку до самого вечера, когда наконец решил навестить харчевню. По пути он увидел аптеку, в которую заносили одного из посетителей рынка, раненного в потасовке. Зеваки, моментально собравшиеся на «вынос тела», переговаривались между собой. По одной версии, бедолагу хотели ограбить, а он оказал сопротивление, по другой — он сам хотел срезать у кого-то кошель, а по третьей — он был вообще ни при чем, а просто попал под горячую руку. Сайлас взглянул на человека, которого волокли на чьем-то плаще, и, увидев в бледное, без кровинки лицо и горящие ужасом глаза, понял, что малый не жилец — умрет если не от раны, то уж точно от заражения крови. Бонсайт заглянул в аптеку и наметанным взглядом определил, что именно ему нужно будет приобрести, чтобы создать себе репутацию врачевателя. Там было несколько замечательных сушеных змей и жаб, прекрасные бутылочки и колбочки, реторта, а также различные смеси устрашающего вида и с не менее чудовищными названиями на латыни. «К нашему стыду, нужно признать, что и в моем времени вид значит гораздо больше, чем содержание», — заметил он про себя, выбирая из всего предложенного самое непонятное и с точки зрения обывателя привлекательное.
Закупаться сейчас он не решился, принимая во внимание занятость аптекаря с раненым и истекающих слюной от любопытства зевак. Никуда не торопясь, Сайлас направился дальше, наслаждаясь опустившейся вечерней прохладой и внезапно появившимся в городе свежим ветерком. Горожане тоже отдыхали после напряженного дня, прогуливались под ручку, сидели на скамеечках у своих домов, беседовали неспешно. Ремесленники закрывали лавки. Целые улицы, занятые мастерскими одного профиля и часто носившие соответствующее название (Кузнечная, улица Ткачей и пр.), затихали, оживленную деятельность сменяли громкие разговоры, вспыхивающие споры и веселый смех. Неожиданно виноторговец выкатил на улицу бочку вина, слуги расставили столы, и самый горластый стал зазывать прохожих отведать стаканчик вина прямо из только что откупоренной бочки.
Стала собираться толпа. Подобная торговля была, безусловно, запрещена, но стражники были тоже люди и поэтому смотрели на происходящее сквозь пальцы. Сайлас выпил стаканчик, сказал комплимент хозяину, с трудом удержавшись от гримасы, которая, конечно, выдала бы его. Вино оказалось ужасной кислятиной.
Вскоре он добрался до цели своей прогулки. Перед ним была харчевня «Трюмильер», источающая через все щели в стенах и крыше самые соблазнительные запахи. Стемнело, но изнутри пробивался яркий свет и доносились веселые и не очень трезвые голоса. Один из них затянул непристойную песню, и Сайлас усмехнулся про себя. «Если бы не декорации, я бы подумал, что нахожусь на вечеринке у одного из своих приятелей. Века проходят, а люди не меняются», — пронеслось у него в голове, и он решительно толкнул дверь харчевни.
Заходя, Сайлас на мгновение обернулся, и вдруг ему показалось, что в полумраке переулка он увидел Эллину. Она стояла, одетая в длинный темный плащ, и улыбалась. Он на секунду зажмурился, и, когда открыл глаза, улица была пуста. Сайлас с досадой мотнул головой и, проклиная кислое вино, торговца и свое дурацкое любопытство, заставившее его это вино пить, вошел в помещение, наполненное светом и запахом людей, которые провели весь день на солнце, убегались, устали, уже успели много выпить и были радостно возбуждены в преддверии веселого вечера.