Чужая луна
Шрифт:
Он тщательно перетряхивал простыни, рубашки, полотенца. Но все тщетно. Были бы деньги, он знал, где его купить. Даже сейчас, среди ночи. Но денег у него не было. Деньги были у Нины. Но он знал: она поймет, для чего они ему…
И он снова ложился и продолжал досматривать картинки его прежней жизни. Вспоминал кошмарное бегство из Новороссийска. Обозленный постоянными неудачами и критикой Врангеля, Деникин увольняет Врангеля из армии. Врангель покидает Россию. Как Слащёв верил тогда Врангелю! При прощании сказал ему:
— Умоляю
— Я уволен и не могу поступить иначе. Есть еще кодекс чести.
— Но тогда не уезжайте далеко. Поверьте, вы еще понадобитесь России.
Слащёв как в воду смотрел. После целого ряда новых неудач на фронтах союзники отказали Деникину в поддержке. И 21 марта в Севастополе был созван Военный Совет, где он, Слащёв, назвал имя преемника Деникина — генерала Врангеля. У Слащёва тогда был высокий авторитет, и к его словам прислушались почти все военачальники.
Да, так было!
Как быстро Врангель все это забыл!
Слащёв любил Врангеля за его богатырский рост, мужественную фигуру. Лишь несколько позже он убедился, что на самом деле он — человек слабый, нерешительный, часто идущий на поводу у окружающих его бесталанных советников.
Он снова вскочил с постели, аккуратно разложил на столе бумаги, проверил, в порядке ли перья, и стал писать. Писал он торопливо, вызывая в памяти картинки прежних боев. Иногда останавливался, задумывался, нервно грыз деревянный кончик ручки. И снова пытался торопливо записать, как протекал тот или иной бой, и как бы все могло быть, если бы не допущенные Врангелем ошибки.
Иногда к нему заходила Нина, тихо говорила:
— Ты бы что-нибудь поел.
— Не мешай! Потом! — грубо обрывал он ее и выставлял за дверь.
На третий или четвертый день, изнемогая от бессонницы и усталости, он крупными буквами написал: «Уроки Крыма».
Немного подумав, перечеркнул «Уроки Крыма» и сверху сделал новую надпись: «Требую суда общества и гласности».
Поставив точку, он упал на диван и уснул. Спал больше суток. Проснувшись, наскоро что-то пожевал и отправился на базар. Долго ходил в толкучке, высматривая долговязую фигуру Соболевского. Спрашивал у знакомых, не видел ли кто генерала. И тогда он пошел к нему домой.
Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.
— Входи! Пообедаем!
— Нет-нет! Я — по делу!
— Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.
— Ну, правда: мне некогда
— Ну, говори!
— Я написал!
Соболевский удивленно посмотрел на Слащёва.
— Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.
— О чем ты? Кто пусть судит? И кого?
— Меня. Врангеля. Для чего и написал.
— Та-ак! — сокрушенно покачал головой Соболевский.
— Найдешь время, прочитай! — попросил Слащёв.
— Ну, прочитаю. И что?
— Понимаешь, ты у них когда-то какие-то приглашения печатал. В типографии. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?
— Как тебя заело! — покачал головой Соболевский.
— Напечатай, Саша! Прошу!
— Ну, что ж… Попытаюсь.
— Только, понимаешь, в смысле финансов, я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!
— Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.
— Может быть, — согласился Слащёв. — Но мне нужна эта книжка! Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!
— Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?
— Нет! — твердо отказался Слащёв и снова попросил: — Ты сегодня же к ним сходи!
— К кому?
— Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.
Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащёв, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало ее жаль. Он к ней привык. Еще немного — и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот, если книжку Соболевский напечатает, тогда…
И он пошел со двора.
Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: «Требую суда и гласности». И в скобках, чуть помельче «Оборона и сдача Крыма». Последняя надпись Слащёва весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, восстановил и эту вычеркнутую Слащёвым надпись.
Со стопкой книг в руках Слащёв отправился в штаб Врангеля.
В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:
— Вы к кому?
— Я на минутку, — взволнованно начал он: — Чтоб Главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…
— Вы о чем?
— Вот! — Слащёв протянул Уварову свою книжку. — Я написал. Пусть прочтет. Ни одним словом не слукавил.
— Я не могу это принять, — сказал Уваров. — Обратитесь к начальнику штаба генералу Шатилову!
— Да что вы, в самом деле! — возмутился Слащёв.
— Извините, но мне не велено от посто… — попытался оправдываться Уваров.
— Да! Я совершенно забыл, что я посторонний, — с неловкой улыбкой Слащёв повернулся и пошел по коридору.
Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащёва книжку и тоже тут же скрылся за дверью своего кабинета.
Слащёв какое-то время медленно шел по коридору. Остановился у окна, какое-то время постоял возле него и положил на подоконник книжку. То же сделал и на следующем подоконнике. И на третьем…