Чужая луна
Шрифт:
— Согласился ли бы — не знаю. Но что смог бы — уверен.
— И кто же?
— Ты, Александр Павлович. Не я один так думаю. Со мной согласно большинство наших солдат и офицеров.
— Извини, Яша! Об этом я никогда прежде не думал, — несколько смущенно, но решительно сказал Кутепов. — Готов в любое время подставить Врангелю плечо. И подставлял. И сейчас подставил. Но возглавить армию?.. Посеять в ее рядах смуту, расколоть армию — это не трудно. Но не нужно. Вновь не соберем. И потом, помимо всего прочего: никто из нас не знает, согласятся
— Собственно, я хотел встретиться с тобой только для того, чтобы узнать твое отношение ко всему, мною высказанному, — сказал Слащёв.
— Ну, и что? Узнал? — лукаво усмехнулся Кутепов.
— Все, что хотел. Во всяком случае, мне показалось, что ты тоже об этом думаешь.
— Думаю, ну и что? — с легкостью согласился Кутепов. — Последние годы я вообще очень много думаю. Такой возраст. Пора подводить некоторые итоги.
Ответ Кутепова был обтекаемый. В сущности, старый лис, он знал, как себя вести в таких щекотливых ситуациях. Ни одна его фраза не говорила о том, что он допускает мысль занять место Врангеля.
Но Слащёв и не ожидал, что Кутепов вот так сразу его поддержит. Как всякий дьявол-искуситель, Слащёв заронил в душу Кутепова зерно сомнения, и теперь только оставалось ждать, когда оно прорастет. С написанным на «Твери» письмом он, тем не менее, решил не медлить. Это был рапорт на имя Врангеля. Он вынул его из кармана.
— Личная просьба, — все еще держа письмо в руках, сказал Слащёв. — Как человек честный я сжигаю мосты и хочу сказать Врангелю все, что я думаю о нем и обо всем, что с нами сейчас происходит.
— Весьма похвально, — сдержанно сказал Кутепов. — Во всяком случае, это лучше, чем плести паутину где-то по-за углами.
— Это — рапорт. Пусть простит меня Главнокомандующий: обнищал настолько, что пишу на такой мерзкой бумаге, — Слащёв развернул желтый лист бумаги и положил его перед Кутеповым. — Тебе необходимо знать его содержание.
— Зачем? — насторожился Кутепов.
— Затем, Александр Павлович, что я прошу тебя передать этот мой рапорт Главнокомандующему, — с холодной торжественностью сказал Слащёв. — Последним приказом Врангеля я был направлен в твое распоряжение, и как твой подчиненный я не могу сделать это через твою голову. Ты же обязан передать этот рапорт Главнокомандующему.
— Не составит труда, — неохотно согласился Кутепов и склонился над бумагой.
«Еще в августе месяце я доложил Вам, что из-за ваших помощников и советчиков вы губите Родину, и просил отставки и суда надо мной. Ваш ответ: и отставка, и суд вредны…».
Почерк у Слащёва был неразборчивый, стремительный, с сильным наклоном. Какие-то слова были перечеркнуты, вместо них дописаны другие, строки наезжали одна на другую. Чувствовалось, что рапорт был написан в сильном волнении, торопливо и оттого неряшливо.
«…Вы обещали мне, когда только вступали в должность Главнокомандующего, что имеете возможность обеспечить всем необходимым военнослужащих в случае неудачи, — продолжал читать Кутепов. — В момент крушения я просил назначения. Вы меня назначили — зрителем.
Неудача случилась: Крым сдан. Мы находимся в Турции без какой-либо надежды. Ходят слухи, что нас отправят в лагерь военнопленных. Количество продуктов, которые нам выдают, вполне соответствуют пайку военнопленного. И такое же качество.
На основании всего доложенного доношу: 1) Голодаю, 2) Голодают офицеры и солдаты и 3) Спрашивают меня: «За что?».
Я же ходатайствую перед Вами об ответе по тем обязательствам, которые Вы взяли на себя. Обращаюсь к Вашей чести, ко всему святому, что у вас еще есть, и прошу спасать армию и обеспечить борцов хотя бы в ущерб своим интересам.
А всеми обеспеченные бойцы под командой старшего из бойцов, генерала Кутепова, хотя бы на новом фронте исполнят свой долг.
К сожалению, государства по Вашей милости у нас уже нет, но армия пока еще уцелела. И армия эта — Русская Армия, солдатом которой я был, есть и буду. Она умереть не может и не должна».
Прочитав рапорт, Кутепов поднял глаза на Слащёва:
— Ну, а мою фамилию зачем сюда прицепил? Для красоты, что ли?
— Это пишу я, генерал-лейтенант Слащёв-Крымский. Это мои мысли. Ты за них не несешь никакой ответственности. Но вставил я тебя сюда не случайно. Пусть задумается, что он не один такой. Захотим и сменим, как в свое время Деникина, — пояснил Слащёв и затем снова спросил: — Может, еще что не понравилось?
— Сумбурно очень. Категорично. И ложь не понравилась. В пути, и верно, жили впроголодь. Сейчас же французы нас снабжают вполне удовлетворительно.
— Генералов — да! А простых солдат?
— Продуктовые наборы для всех одинаковые.
— Ну, слегка преувеличил. Написал, как сумел. Я не Пушкин.
— Зачем же так: «Голодаю»? — ворчливо сказал Кутепов. — Ты лично голодаешь?
— Я не за себя. Но так для дела надо. Чтоб задумался.
— Хорошо. Я передам это Главнокомандующему. Но я считаю твои упреки… как бы это сказать… не очень справедливыми. И хочу тебе напомнить, Яков, ты вступаешь в конфронтацию с довольно сильным человеком. Я лично не хотел бы иметь такого врага. Я не тебя жалею, а твою дочь. Надеюсь, ты понимаешь меня?
— Я надеюсь, Врангель — не только сильный, но и здравомыслящий человек. И полагаю, сделает из моего рапорта правильные выводы.
— Я тебе все сказал.
Уже прощаясь, Слащёв мимоходом спросил у Кутепова:
— Сегодня по заливу катера мотались. Похоже, у Главнокомандующего было какое-то совещание. Если не секрет, о чем шла речь?
— Французы попытались обезоружить нашу армию.
— Та-ак. Ну, и что?
— Послали их. Если перевести на интеллигентный русский: не подчинились.