Чужая луна
Шрифт:
— Их я меньше всего опасаюсь, — сказал Кутепов. — У них сейчас здесь очень небольшой контингент. Причем в основном это колониальные войска, наймиты. Они хорошо служат, но плохо воюют.
— А их довольно мощный флот, который, собственно, они и держат здесь для охраны Константинополя? — спросил Штейфон.
— Они не посмеют открывать огонь по городу. Против этого тут же восстанет вся Европа.
— Звучит все красиво, — согласился Штейфон. — Прямо одна из сказок «Тысяча одной ночи».
— А я ведь не сказал, что мы это сделаем, — улыбнулся Кутепов. — Я изложил вам свои размышления. Если
— При каких? Что вы имеете в виду?
— Самый крайний случай. Когда никакого иного выхода не будет. Иными словами, когда нас будут настойчиво пытаться уничтожить, — жестко сказал Кутепов. — Надеюсь все же, что это не произойдет. После того, как французам будет известен мой разговор с Томассеном, они проанализируют все «за» и «против» и, надеюсь, больше не захотят обострять наши отношения.
— Если только кто-то более сильный не подтолкнет их к этому, — сказал Туркул.
— Я рассчитываю на их здравый смысл, Антон Васильевич. Из чего я исходил? После Великой войны Европа переживает период волевого маразма, вступать в новую войну никто не хочет. Франция, естественно, тоже. Взять Константинополь нам вполне по силам. Удержать — вряд ли. И я подумал, что среди тех, кто мечтает владеть Константинополем, мы обязательно найдем союзника. Это может быть тот же Мустафа Кемаль.
— Насколько помню, он симпатизирует большевикам, — напомнил Витковский.
— Когда мы положим к его ногам Константинополь, он полюбит нас куда больше, чем большевиков, — и Кутепов смолк.
Никто из присутствующих не нарушал тишину. Все были поражены познаниями Кутепова, его умением быстро и четко анализировать события, извлекая из них для себя необходимую пользу.
План, предложенный Кутеповым, показался всем присутствующим не только остроумным, убедительным, но от этого даже привлекательным. Привлекательным он стал после всех разъяснений Кутепова.
— Весь наш разговор — это пока что не более, чем фантазия, — сказал Кутепов. — Но вместе с тем мы должны быть готовы ко всему. Для этого надо каким-то образом осторожно произвести рекогносцировку будущего пути, тщательно рассчитать время нашего движения, определить пункты коротких привалов и все прочее. Предусмотреть все возможные неожиданности. Поручаю все это начальнику штаба.
Штейфон поднялся.
— Помощников подберете себе сами. Лучше всего, если из здесь присутствующих.
— Принял к исполнению, Александр Павлович, — кивнул Штейфон и сел.
— Теперь вот еще что! — Кутепов перевел взгляд на Витковского. — Хочу напомнить вам, Владимир Константинович, что в ближайшее время надо извлечь наконец утопленное возле пирса оружие. Просушить его и снова смазать. Неровен час, оно еще нам пригодится.
— Я это помню, — сказал Витковский. — Пока не было такой возможности.
— Да уж, пожалуйста, сделайте это осторожно, — попросил Кутепов. — Иначе все это может обернуться нам дополнительными неприятностями.
Он еще раз строго оглядел всех и напоследок напомнил:
— И прошу вас: нигде, никогда и никому! И да поможет нам Бог избежать всех напастей, — и широко размашисто перекрестился.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Беда не приходит одна.
Только похоронили попадью Матрену, как оставшийся без присмотра и женской заботы через год преставился и ее муж, деревенский поп отец Иоанн. Красивый был поп, высокий, статный, черноглазый, ходил плавно, словно стакан с водой на голове нес. И всего за год после смерти матушки Матрены весь он как-то ссохся, согнулся, глаза выцвели, словно подернулись поволокой.
Почувствовав приближающуюся смерть, он хотел было исповедоваться, попросил пригласить священника. Только на сто верст вокруг Новой Некрасовки не было ни одного прихода. Сельский атаман Григорий Силыч послал за попом на азиатскую сторону, в Майнос. Но пока добирались посуху до Мраморного моря, да по морю до Майноса, да обратно — отец Иоанн не дождался священника, преставился.
Время было теплое, с похоронами не стали затягивать, и отпевать усопшего пришлось церковному дьякону Ивану Игнатьевичу. Хоть и не по чину это, да решили, что такой грех Господь простит.
Пока отец Иоанн был жив, его присутствие в жизни сельчан казалось не очень заметным. Всем селом ходили в церковь разве что по большим праздникам. Многолюдно было в церкви также, когда кто крестил ребенка или справляли свадьбы. А в обычные дни люди забегали в церковь редко и то — между хозяйственными делами и заботами: свечку ли во здравие или за упокой поставить или исповедоваться. Больших грехов они не совершали, а мелкие, считалось, Господь и без исповеди, по молитве отпустит.
Но с каждым месяцем отсутствие попа село стало ощущать все больше. Дети бегали некрещеные, молодые жили в грехе, невенчанные, за отпущением грехов идти было некуда и не к кому. Стали забывать про праздники, вроде их и не было.
Церковь хоть была и мала и неказиста, а все ж придавала селу какой-то вид и красоту. Но и она стала медленно приходить в запустение. Дьякон Иван Игнатьевич, как и прежде, открывал ее, но люди не шли. И он стал все больше ощущать бессмысленность своего существования.
Пока был жив отец Иоанн, он исправно ему прислуживал. Без слов, по одному движению руки и даже взгляда угадывал во время богослужения все его желания и потребности. Он назубок знал весь церковный ритуал, все молитвы и был убежден, что отцу Иоанну без него не управиться. И очень гордился своей необходимостью. Сейчас же он все чаще стал чувствовать себя сторожем, приставленным охранять пустой дом, в котором и украсть было нечего.
Атаман Григорий Силыч раньше всех понял, что из-за отсутствия попа не только церковь, но и село приходит в запустение. Не гоже селу жить без церкви. Но и церковь без попа — это уже вроде и не церковь, а так — опустевшее сиротское гнездо. Пустая и покинутая, стоящая на просторном выгоне, она навевала гнетущую тоску.
На сельском сходе решили послать дьякона Ивана Игнатьевича на поиски попа. Он побывал на Афоне — безрезультатно.
Отправился Иван Игнатьевич в Пантелеймоновское подворье в надежде встретиться с константинопольским патриархом. Но к патриарху его не допустили. Монах, владеющий русским, спросил у него: