Чужая луна
Шрифт:
Так незадолго до полудня они доехали до Управления Одесского пограничного округа.
Одесское пограничное начальство облюбовало себе двухэтажный купеческий особняк на Старобазарной площади. Был он грузный и мрачный, с безвкусными, похожими на пивные бочки, колоннами. Вход охранял часовой и два мраморных грифона — крылатые львы с хищными птичьими головами. Во время недавних боев они были посечены осколками и представляли печальное зрелище.
Артем взбежал на второй этаж и ворвался к начальнику Управления Деремешко, в недавнем
— Иван Аврамович, тут такое дело: хоть смейся, хоть плачь. По дороге до затона поймали подозрительную личность. Путь держал на Одессу. Чудноватый такой дедок, не то псих, не то клоун, не то шпион. Больше всего на шпиона смахивает.
— Ну, шпион! Ну и что? — флегматично отозвался Деремешко. — Допрос сняли?
— В том и дело, что в разговоре придуряется. Вроде как не в себе. Толком ничего не говорит. Документов при ем нету. Тоже, заметьте, вызывает подозрение. Рвется в Москву. И знаете, до кого?
— Небось до Ленина? Сейчас мужики, чуть промеж собой не поладят, до Ленина жалеться едуть.
— Нет, энтот до патриарха пробирается. Говорит, письмо ему везет.
— Письмо прочитали?
— Не дает. А силком брать не захотели. Шут его знает, може, какаясь подстава, греха не оберешься.
— Значит, так! — строго сказал Деремешко. — Салабуда пущай во всем разберется, а вечером — на «Чумку».
«Чумка» когда-то была городским кладбищем, где во время поразившей Одессу чумы хоронили умерших. Едва ли не на век кладбище превратилось в пустырь, на котором до сих пор никто не рисковал рыть могилы. Его приспособили чекисты для расстрелов. Но могилы не копали, а тела казненных вывозили за город и хоронили там.
— Это понятно! Ну, а если он это… и в самом деле сумасшедший? — высказал сомнение Артем. — Одетый не по-нашему, и говорок чудноватый.
— Я и говорю: Салабуда разберется, — сердито повторил Деремешко и пожаловался: — Тюрьма, понимаешь, битком забита, трамвайное депо тоже. И никакого движения. А завтра-послезавтра до нас сам Менжинский обещался приехать. Ну, как поинтересуется? Надо бы хоть депо от элементов очистить. За тюрьму меньший спрос. Тюрьма, она и есть тюрьма.
Кабинет Салабуды находился на первом этаже. К двери было пришпиленное от руки написанное предупреждение: «Без разрешения не входить».
Артем взглянул на предупреждение, неодобрительно хмыкнул и, грохнув кулаком по двери, вошел. Салабуда у окна поливал из графина чахлое комнатное растение.
— Бюрократизму разводим? — укоризненно спросил он у Салабуды. — Прям как при царском режиме.
— Дурак ты, Перухин! Я тут с разных элементов допросы сымаю. Другой раз такие секреты выслухиваю! Посторонний узнает, по городу разнесет, — он поднял палец: — Понимать надо! — и тут же спросил: — Тебе чего?
— Иван Аврамович до тебя шпиона прислал. Велел допрос с него снять.
— Заводи!
Артем открыл дверь, сказал одиноко стоящему в коридоре Ивану Игнатьевичу:
— Входи, дед!
Дьякон вошел, недолго потоптался у порога, несколько раз шаркнул постолами по полу.
— Проходи, дед! Садись! — суровым тоном велел Салабуда и сердито зыркнул на Артема: — А ты — сгинь!
Артем вышел, зло хлопнув дверью.
Иван Игнатьевич продолжал топтаться возле стола, не смея присесть: уж больно грозен был хозяин кабинета.
— Что? Уже дрожишь от страха? — вскользь заметил Салабуда.
— А ты не пужай! Я не шибко боюсь.
— Что так? Все боятся, а ты нет.
— Боятся те, у кого перед людями грехи есть. А у меня токмо перед Богом. Перед им и ответ держать буду.
— Молодец, дедок. Да ты все же садись. Разговор, как я понимаю, у нас с тобой длинный будет, — весело сказал Салабуда и тут же перешел на сухой казенный тон: — Объясняю! Ты, дед, находишься в Управлении Одесского погранокруга. Я — старший следователь Салабуда. Обращаться ко мне будешь: «Гражданин следователь». Надеюсь, это понятно?
— Знамо дело, — кивнул Иван Игнатьевич. — Ежли шо по-людски — энто усе разумею. А от скотского языка никак не ухвачу. А оне — твари божьи — тож промеж себя по-своему гутарють. Все одно, як и мы — человецы. Друга божья тварь умнее иного человека, а мы ее на колбасу. Оттого, шо не понимаем их слов.
— Ты дурочку из себя не строй и в философию не вдаряйся! — нахмурился Салабуда и заученно спросил: — Фамилия — имя — отчество?
— Мое?
— Ну, не мое же!
— Мотуз. Фамилие мое тако — Мотуз. А можа, энто улична кличка? У нас в селе токмо один поп Иоанн всехнии фамилии знав. Меня Мотузом нарек. А татко давно престависи: не вспев спросить, то фамилие мое тако, чи, можа, улична кличка.
— Ты мне, Мотуз, голову не задуряй, — многословие Ивана Игнатьевича начинало раздражать Салабуду, он неожиданно спросил: — В солдатах служил?
— Знамо дело. Две недели. В молодосци. В турчинской армии. А супротив кого, так и не сказали. Можа, военный секрет.
— Так вот, давай договоримся! Я тебе вопрос, ты мне — ответ. Вопрос-ответ. Коротко. Как в армии. Понял? — строго попросил его Салабуда.
— Можно и так, — согласился Иван Игнатьевич.
— Имя — отчество.
— Энто вы уже пыталы.
— Не рассуждать! Имя — отчество!
— От, ей-богу! Меня Иваном нареклы, а татка Игнатом.
— Место проживания?
— В селе Нова Некрасовка.
— Где ж это? Далеко?
— Энто як считать. Ежли пеши, а потом на пароходи — в пять дней можно уложиться. А ежли спешить, та повезет с ветром попутным, можно и в три дни вспеть.
— Я не собираюсь ехать до тебя в гости. Я только хочу узнать, где ты проживаешь? В какой губернии? Какой город от тебя близко?
— Море близко.