Чужая маска
Шрифт:
Это было в пятницу, а в субботу с утра позвонил Виктор Федорович.
– Как дела, голубушка? – поинтересовался он своим мягким улыбчивым голосом, от которого на душе становилось спокойно и уютно.
– Спасибо, кажется, все хорошо.
– Что значит – кажется? У вас есть сомнения?
– Нет-нет, что вы, все в порядке. Просто… – Ирина запнулась.
Ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь о своих отношениях с Сергеем. Но этим «кем-нибудь» мог быть только Виктор Федорович, немолодой мужчина, который никак не годился на роль Ирининой задушевной подружки. Ни один человек на свете не может понять, что делается у нее в душе, кроме Сергея и Виктора Федоровича.
– Так
– Не волнуйтесь, Виктор Федорович, ничего не случилось. Ничего.
– Правда?
– Правда. Честное слово.
– Тогда почему вы запнулись? Почему недосказали то, что хотели сказать?
– Потому что это смешно и нелепо. Но чтобы вы не беспокоились понапрасну, я вам скажу: мне кажется, я влюбляюсь в Сергея. Он с каждым днем нравится мне все больше и больше.
– Да? Это любопытно. Это крайне любопытно. – Голос Виктора Федоровича вновь стал мягким и улыбчивым. – А Сергей Николаевич как к вам относится?
– Мне трудно судить… Порой мне кажется, что он видит во мне только домработницу, которая дала ему честное слово в присутствии посторонних играть роль жены. А иногда кажется, что я ему нравлюсь. Иногда мне даже кажется, что он хочет близости со мной, но в последний момент его что-то останавливает.
– Хм… Очень интересно. Но, голубушка, согласитесь, что это к лучшему. Приятное дополнение к удачно проведенной операции. Кстати, об операции. Сергей Николаевич закончил свои финансовые дела?
– Кажется, еще нет. Он пропадает в банке с утра до вечера, проверяет всю документацию, передает дела, одним словом, там масса хлопот. Он должен проверить каждую бумажку, чтобы потом никто его не упрекнул в недобросовестном ведении дел, ведь это может повредить его политической карьере.
– Да-да, разумеется. Но мне хотелось бы знать несколько более определенно, когда он получит деньги и сможет рассчитаться со мной. Меня уже сроки поджимают.
– Я передам ему, – пообещала Ирина. – Я плохо разбираюсь в его делах…
– Как и полагается хорошей жене, – добродушно перебил ее Виктор Федорович. – Голубушка, не воспринимайте мой звонок так, будто я давлю на него и тороплю. Пусть все идет своим чередом, без ненужной спешки и суеты, но у меня должна быть ясность. Я должен определиться со сроками. Поэтому попросите вашего супруга позвонить мне сегодня вечером.
Весь день она провела в приподнятом настроении, причину которого не смогла бы объяснить. Ей вдруг вспомнилось, как в минувшее воскресенье Сергей в шесть утра поехал искать для нее подарочный набор пирожных. Ирине захотелось тоже сделать ему сюрприз, но она никак не могла придумать, чем можно порадовать Березина. Она плохо знала его вкусы и совсем не представляла себе его потребностей. Чем можно его приятно удивить? Что может доставить ему неожиданное удовольствие? Ирина принялась вспоминать в деталях все, что знает о Сергее, воспроизводить в уме каждое его слово, каждый жест, каждый намек. Ничего на ум не приходило. Тогда она зашла в спальню, внимательно ее осмотрела и вспомнила, что он жаловался на висящую над изголовьем лампу: она рассчитана на лампочки-«миньон», а от них мало света, и ему трудно читать. Покупать же другую лампу он не хочет, потому что ему очень нравится дизайн. Он долго ее выбирал и купил именно то, что ему больше всего захотелось. Только вот насчет лампочек не рассчитал. Решено, подумала Ирина, она объедет весь город, но найдет то, что нужно.
Светлана Параскевич любила необжитые места. За двадцать восемь прожитых лет ей много раз приходилось переезжать, и она знала совершенно точно: переезжать в давно заселенные и освоенные районы она не любит. Она очень болезненно переживала первый, довольно длительный, период, когда остро ощущала себя незваной гостьей, чужой, нежеланной среди людей, которые живут здесь давно, знают и друг друга, и продавцов в магазинах, и маршруты муниципального транспорта, и время работы ателье по ремонту обуви. Но больше всего Светлану угнетала мысль о том, что в квартире до нее кто-то жил, страдал или радовался, любил или ненавидел, предавал и утешал, и ее буквально преследовало ощущение, что дух прежних жильцов, вобравший в себя все пережитое на этих квадратных метрах, витает теперь над ней самой, определяя ее мысли и поступки.
Зато в районы новостроек Светлана всегда переезжала охотно. В новостройках все равны и приятно щекочет чувство, будто начинаешь жизнь с чистой страницы – в новой квартире, где до тебя никто не жил, с новыми соседями, с которыми можно выстроить наконец правильные отношения и которые не знают про тебя того, что тебе хотелось бы от них скрыть.
Поэтому новая квартира, в которую они переехали с Леонидом чуть больше месяца назад, ей очень нравилась, и она с сожалением думала о том, что ей придется снова переезжать. Но остаться здесь она не могла.
Сегодня она снова ездила смотреть квартиру, в которую ей предстояло вскоре переехать: нужно было замерить рулеткой кухню, чтобы не ошибиться при покупке мебельного гарнитура. Район тоже был новым, таким же отдаленным и неблагоустроенным, без телефонной станции и отделения милиции, даже без уличного освещения, но Светлану он устраивал. Ведь она собиралась жить здесь с человеком, которого любила, и ей совсем не нужно, чтобы ей ежедневно звонили и приезжали знакомые или родственники. Она – вдова, и перспектива ловить осуждающие взгляды и выслушивать высоконравственные сентенции ей вовсе не улыбалась.
Она вышла из подъезда дома и не спеша двинулась к месту, где оставила машину. Свет в салоне не был включен, но Светлана знала, что он не спит и наблюдает за ней, хотя обычно он засыпал мгновенно, стоило ему остановить машину и расслабиться. Она открыла переднюю дверь, но садиться не стала.
– Давай пройдемся, – предложила Светлана. – Подышим воздухом, погуляем. Мы с тобой за три недели ни разу вместе не гуляли.
Опираясь на руку идущего рядом мужчины, Светлана Параскевич в который раз за последнее время подумала о том, какая же она счастливая, потому что у нее есть человек, которого она так сильно, так остро и так беззаветно любит. И перед этой любовью совершенно меркнет расчетливая мыслишка о том, а любит ли он ее. Это было совершенно не важно, это не имело никакого значения. Значение имело только то, что этот мужчина был для нее лучше всех на свете.
– Мне не дает покоя то, что рассказал следователь, – сказала она, прижимаясь щекой к рукаву его дубленки. – Все-таки это ужасно.
– Не вижу ничего ужасного.
– Но ведь Людмила умерла!
– И что? Она была сумасшедшей и покончила с собой. Это было ее собственное решение. Повторяю, я не вижу в этом ничего ужасного.
– Ну как же ты можешь так говорить, – произнесла она с упреком. – Да, пусть она сумасшедшая, но она же живой человек. Живой, ты понимаешь? И она должна была жить до тех пор, пока не умрет естественной смертью.