Чужая мать
Шрифт:
— Я же говорила, сейчас повылазят. Полюбуйся!
Нефедов потупился и сказал виновато:
— Люди спят...
— Ну и спали бы себе на здоровье! Успеете нашастаться еще!
Но сон больше не приходил, в голове выло.
В номере был шкаф с зеркальной дверью, круглый стол с неподъемной на вид пепельницей, пятнистым графином и двумя стаканами на подносе, две кровати...
Во второй, стоящей впритык к шкафу, кто-то спал. Одежда была небрежно брошена на стул. С чувством позднего раскаяния Нефедов прикусил язык, ругая себя, что не
Сосед спал крепко и смешно, натянув на голову полпростыни, а снизу высунув из-под нее волосатые ноги. Но когда Нефедов еще раз посмотрел на него, то увидел, что, размотав простыню, сосед освободил пол-лица. Глаз у него был лихой и скорее любопытствующий, чем раздраженный.
— Ночью приехали? — спросил Нефедов. — Я ложился, вас не было...
Сосед молча закрылся простыней и повернулся к стенке. Жаль, не удалось пообщаться, развеяться. Нефедов полежал еще немного и вдруг пробормотал:
— Ах, черт!
— Проспал?
— Нет.
— А чего?
Сосед размотался и оказался молодым парнем с требовательным интересом ко всему на свете.
— Командировочное не отметил в совхозе! Прибытие-то зафиксировано, а вот отъезд...
— А вернуться?
— Автобус туда уходит рано утром, а назад приходит вечером. Поезд домой в полдень... Раз в сутки. Прозеваю...
— Ну, пришлепни здесь печать! И всего делов!
— Спасибо за идею, — обрадовался Нефедов. — А отметят?
— Люди везде есть.
И Нефедов торопливо начал одеваться.
— Пиджак оставь, — сказал сосед. — Жарко!
— Большое спасибо, — еще раз поблагодарил Нефедов и вышел без пиджака, улыбнувшись на прощанье курносому и моложавому соседу.
Пылесос все выл, даже на улице было слышно.
Стояли последние дни августа, и духота не упала за ночь. Правильно, что командировочное переложил в задний карман брюк и остался в тенниске, немного мальчишеской, оттопыренной не по возрасту внушительным животом, зато легкой...
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовки толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Нефедов хотел купить и съесть один, остановил женщину, но даром перерыл карманы брюк.
— Простите. Деньги в пиджаке оставил. Вот — только три копейки...
Женщина молча покатила мармитку дальше.
Па той стороне площади открылся киоск «Союзпечати», Нефедов купил газету и обнаружил, что сегодня воскресенье.
— У, черт! — сказал он еще раз, сердясь, что дни перепутались за это время, и уточнил у продавщицы: — Нынче что — воскресенье?
— Воскресенье — день веселья! — ответила та.
— И все закрыто?
— А как же!
Конечно, можно было послать удостоверение в совхоз по почте, директор отметит. Но вдруг — потеряется при пересылке? А жалко...
И он побрел по центральной (и единственной) улице райцентра, этих Ливен или Ливн, как их лучше называть, ища глазами: может, где-нибудь
— Не ослепни, дядя! — и кинула ему яблоко.
Нефедов помахал нм рукой, они запели, а он, деликатно поплевав на яблоко со всех сторон, вытер его носовым платком и вцепился зубами.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стертый керосиновым запахом, потому что косолапый керосинщик тянул навстречу белую лошадь с железной бочкой на мягких резиновых колесах. Он лениво мотал поднятой рукой с дребезжащим колокольчиком, повторяя в паузы:
— Кому налить? Налью! Керосинчику!
Керосинщик шел в кожаных штанах, в кепке с необычным помпоном, который при ближайшем рассмотрении оказался цветком по имени — золотой шар. Эти цветы перегибались через все штакетники слева и справа.
На скамейках у штакетников сидели старички, иногда со старухами. Бабушка в белой хустке молча смотрела на мир, а дед курил трубку. На другой стороне два местных интеллигента чинно разминулись, приподняв соломенные шляпы. Телевизионные антенны отстреливали солнце с черепичных крыш, как громоотводы. Все вокруг дышало блаженным покоем...
Нефедов пересчитал замки на учрежденческих дверях, увидел, что на учрежденческих окнах сомкнулись ставни, и сказал себе:
— Тэк-с, Юрии Евгеньевич...
Радость ждала Нефедова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за травой, среди которой была вытоптана волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефедов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В школе скребли полы, мыли стены, крашенные скучноватой масляной краской, и Нефедов принял людей, одетых в простое и грязное, за ремонтных рабочих. Но та самая женщина, которую он увидел в окне, директор школы, с улыбкой сказала, что это родители-энтузиасты заканчивают подготовку к учебному году. В будни-то все заняты!
— Похвально, — не преминул заметить Нефедов, приглядываясь к ней и убеждаясь, что у нее и правда все было крупное: коса, и щеки, и даже уши, и все остальное.
— Вы насчет приема? — спросила она.
— Да нет, — застеснялся он, — тут такое дело...
Женщина была перед ним добрая — на вид, и он рассказал, в чем дело, и попросил черкнуть ему отметку о том, что он убыл из Ливн и когда. Чья печать и подпись, для бухгалтера, наверно, все равно. Важно удостоверить факт.
— Печать у вас есть?