Чужая мать
Шрифт:
Все это шквалом страдания пронеслось в голове Нефедова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурному администратору, чтобы поднять крик от жуткой обиды. Больше всего он не терпел людской непорядочности, невнимания, хамства, его все это ранило...
Но крика он не поднял, а сказал еле слышно, как виноватый:
— Простате, у меня украли пиджак.
Девица в старательно сделанных кудряшках сразу подняла на него вытаращенные глаза:
— Из какого номера?
— Из тринадцатого. Несчастливое число.
— Кто с
— Не знаю... Молодой... Курносый...
— Курносый — это не фамилия, — ответила девица и громко защелкала страницами регистрационного журнала. — Вот, его фамилия — Нефедов!
Юрий Евгеньевич чуть не заплакал.
— Это я — Нефедов! Я!
— А больше не записано, — сказала девица и растерянно протянула ему журнал.
Он отвел от себя журнал и пожаловался ехидно:
— Пускаете, не записывая, а они пиджаки крадут.
— Вчера не я дежурила, — обиженно сказала девица. — Вчерашняя смена сменилась. А вон директор!
Директор приближался — его запорожские усы казались приклеенными.
— Тихо, — еще издали просил он, — тихо!
Выслушав рассказ по порядку, обильно вспотев, вынув платок и высморкавшись, он потом уж этого платка не прятал. Все вытирался и кашлял горлом, не открывая рта.
— А сами где находились в момент пропажи.
— Командировочное отмечал. В военкомате...
Директор уставился на него печально и подозрительно:
— А почему в военкомате?
— Воскресенье! — зачастил Нефедов. — Все закрыто. А военком на месте. В шахматы играет. Ах, да не в этом дело!
Директор кашлял, а девица смотрела на них вытаращенными и застывшими от ужаса глазами. А может, у нее всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения... Откашлявшись, директор сделал совершенно неожиданное заключение:
— Пошли по делу и — без пиджака. Безобразие!
— Но вы, простите, тоже без пиджака, — сказал Нефедов.
— Мой пиджак дома висит, — непримиримо ответил директор. — Там его не украдут.
— А в командировках вы без пиджака никогда не ходите? — добивался Нефедов, как будто это сейчас было важно.
— Я по командировкам не разъезжаю.
— Зато пускаете в гостиницу неизвестных людей, похоже, без документов!
Директор снова вытерся.
— А ваш паспорт где?
— В пиджаке. Украли...
— Ну вот, приедете куда-нибудь ночью, станете умолять...
Их окружили любопытные, спрашивали, что случилось. Нефедов обреченно опустил глаза и вздохнул:
— Прошу вызвать милицию.
Низкий, круглый как шар, на коротких ногах, с планшетом на боку, сержант Докторенко явился в полной форме. А заговорил пискляво, ну прямо-таки дискантом. Нефедов и понятые — уборщица и один из любопытных — поднялись с ним в номер, и прежде всего был написан протокол осмотра: номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати...
— Он на той спал! — показал Нефедов.
— Не мешайте,
— Извините...
...шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином...
— А зачем?
— Что? — пропищал Докторенко.
— Все это!
— Для порядка.
Докторенко попросил понятых считать себя свободными и стал заполнять другой протокол, в котором записал адрес Нефедова и то, что он живет с женой, сыном и бабушкой.
— Бабушка ваша или внука?
— Моя.
— Ваша бабушка или мама? — почему-то не поверил сержант.
— Бабушка! — крикнул Нефедов. — Мама моей мамы!
— Значит, жива еще? — обрадовался Докторенко, словно узнал о доброй знакомой. — Ясно!
— Какое это имеет значение? — процедил сквозь зубы Нефедов.
— Разное, — невозмутимо пискнул сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем в потолок. — Указание сверху... Не помню точно, с какого года, всех родственников приказано записывать.
— Пока вы записываете, — простонал Нефедов, — вор за тридевять земель удерет! А сейчас он, может быть, продает на базаре мой пиджак.
Докторенко без звука улыбнулся и подождал, пока перекипит пострадавший.
— Вы — нервный человек, я заметил, — похвалился он своей наблюдательностью. — Преступник — не дурак, чтобы с вашим пиджаком сразу же спешить на базар и попасться. Ну, зачем ему эта самая торговля, когда в вашем пиджаке, по вашим показаниям, уже были наличные? Преступник, если хотите знать, самый умный человек, — тут сержант Докторенко спохватился и добавил, что в своем деле, конечно.
А Нефедов понял, что он глупее преступника и, уж само собой, сержанта Докторенко.
— Давайте приметы, — попросил тот.
— Вора?
— Соседа. Вором его назвать еще нельзя. Не доказали. Сейчас гуманизм.
Нефедов вспомнил молодое лицо парня, блестящие глаза, зараженные неуемным любопытством, и сказал устало:
— Курносый...
— В Ливнах половина — курносые, — проворчал сержант своим мышиным голоском, — посмотрите на меня... Как одет?
— Да он голый лежал! Под простыней. Я его и не видел толком. Только нос да ноги. Ноги черноволосые!
Но про ноги сержант записывать не стал, и Нефедов, приобщаясь к делу сыска, понял — не станут же поддергивать брюки у всех курносых, чтобы проверять, какие волосы на ногах.
— Ясно, — словно бы поставил точку Докторенко, собирая бумаги. — Надо бы, Юрий Евгеньевич, пиджак надевать, когда идешь на улицу. Себе и другим спокойнее.
Нефедов не стал с ним спорить, как схватился по этому поводу с директором гостиницы час назад.
— Я уехать хочу.
— Найдем пиджак — уедете. Посидите часик... Я займусь.
Нефедов хотел пожаловаться, что еще не завтракал, что у него — ни копейки, но постеснялся. В слове «займусь» ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью.