Чужая невеста

Волчок Ирина

Оксана тихонько засмеялась, совсем так же, как смеялась, когда слушала Жванецкого. Алексей положил руку ей на плечи, слегка притянул к себе и, наклонившись, близко заглянул в лицо. Почувствовав, как она вдруг вся сжалась, быстро чмокнул в нос и отпустил. Оксана вздохнула, опять коротко засмеялась и с интересом спросила:

— Ты все мои косточки съел?

— Что? — удивился он. — Какие косточки? А-а… абрикосовые. Нет, не все. Половину тебе оставил. Я щедрый.

Она опять вздохнула и сказала теплым голосом:

— Знаешь, мне кажется, я тебя

тыщу лет знаю.

— Это ты такая старая? — ужаснулся Алексей, утопая в новой волне горячей радости.

— Не считая того, что я такая мудрая, — гордо сказала Оксана. — По-моему, вот-вот светать начнет. Или мне так кажется? — Она вдруг ахнула, резко наклонилась вперед и свалилась на землю. Не успел Алексей испугаться, как она засмеялась, завозилась под гамаком и встала. — Буксир, скотина бестолковая… Чуть до смерти не напугал. Тапку мою нашел, принес и на ногу мне надеть хотел. Не на ту!

— Действительно, бестолочь, — согласился Алексей. — Я бы обязательно на ту ногу надел. Я умный.

— Ты правда умный, — подтвердила Оксана. — Даже удивительно, откуда у Марка такой… — Она вдруг замолчала, вздохнула и сказала скучным голосом: — Я же просплю все царствие небесное. Мне завтра постирать нужно, книги библиотечные собрать, починить кое-что… И еще в этот китайский кабак неизвестно в чем идти. Ужас какой-то… Пойдем спать, да?

— Пойдем.

Алексей поднялся, взял ее за руку и повел в дом, хотя никакой необходимости в его руководящей деятельности не было — уже и правда светало. Не считая того, что Оксана, судя по всему, могла бы найти дорогу и сама, даже в полной темноте.

На внутренней закрытой веранде они остановились, улыбнулись друг другу и разомкнули руки.

— Спокойной ночи, — сказал Алексей, не двигаясь с места.

— Где ночь? Какая ночь? Не вижу никакой ночи, — сказала Оксана, тоже не двигаясь с места.

— Виноват. Исправлюсь, — покаялся Алексей. — Спокойного утра.

— То-то… — Оксана потерла кулаками припухшие от слез глаза и сладко зевнула. — И впредь чтобы не повторялось. Спокойного утра.

Они опять улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны: он — в отведенный ему гостевой закуток на застекленной веранде, она — в свою крошечную темную комнатку, пропахшую абрикосовыми косточками.

Марк говорил, что абрикосовые косточки пахнут синильной кислотой. В первый раз при мысли о том, что она нарушает очередной запрет Марка, Оксана не ощутила чувства вины или страха, ставших уже привычными за последние месяцы. Она вообще ничего не ощутила, если не считать легкого раздражения и внезапной необъяснимой жалости к этому взрослому, серьезному, надежному, красивому, богатому, преуспевающему… — что там еще? — человеку. Ее жениху. А она — его невеста. Свадьба почти через месяц. В душе шевельнулось знакомое чувство паники, но тут же она вспомнила, что Леший будет здесь еще целых две недели, и мгновенно уснула.

Глава 4

Оксана проснулась в таком радостном настроении, в каком она просыпалась много-много

лет назад, когда все у нее было хорошо, когда ее любили папа и мама, когда она была их светом в окне, когда каждый новый день начинался с ожидания праздника. Она полежала в темноте, соображая, с чего бы ей было так весело, и тут же вспомнила прошлую ночь и свою истерику при свидетелях. Ну, при одном свидетеле, но все равно… Фу ты, стыд какой! Сколько лет даже в подушку не ревела, а тут — нате вам, в чужую манишку. Точнее — плечо. Да еще не чье-нибудь плечо, а плечо Лешего. Как она теперь ему в глаза смотреть будет?

— Как я в глаза людям смотреть буду? — вдруг донесся сердитый голос тети Нади. — Ты вообще думаешь, что говоришь?

— Тише, Ксюшку разбудишь.

Это голос Алексея. Он улыбается. По его голосу всегда слышно, когда он улыбается. Тетя Надя сбавила тон, и они о чем-то заспорили на кухне. Интересно, о чем? Не слыхать. Шепчутся, ее будить не хотят.

Оксана подхватилась с узкого жесткого диванчика, который служил ей постелью, накинула халат, краем сознания отметив, что от халата неуловимо пахнуло чужим запахом, и босиком пошлепала в кухню, где за монументальным дубовым столом совершенно ручной работы сидели нос к носу Алексей и тетя Надя, энергично шепча что-то в лицо друг другу и время от времени размахивая перед носом собеседника руками.

— Что за шум, а драки нет? — строго спросила Оксана. У нее получилось бы гораздо строже, если бы голос не был таким сонным. — Кто у кого игрушку отнял? Кого в угол ставить?

Они оба тут же обернулись к ней, заулыбались при виде ее розовой мордашки под копной встрепанных, неровно выгоревших кудрей, криво запахнутого на тоненькой фигурке фланелевого халата шестьдесят какого-то размера, подпоясанного куском веревки с висящей на ней бельевой прищепкой, ее смуглых босых ног — на одной ноге уже светлеющий синяк, на другой — совсем свежая царапина, — привычно переглянулись и одновременно засмеялись.

— Вы чего смеетесь? — Оксана шлепнулась на табуретку и уцепила с тарелки самый толстый ломоть ветчины. — Вы надо мной смеетесь?

Она набила ветчиной рот и, не вставая, повернулась к буфету в поисках чашки.

— Не вертись на табуретке, когда-нибудь так грохнешься — костей не соберешь, — проворчала тетя Надя, пряча улыбку, поднялась, достала из буфета большую фаянсовую кружку и поставила ее перед Оксаной. — И не садись на угол, сколько раз повторять. Семь лет замуж не выйдешь. И умылась бы хоть…

— Не больно-то и хочется, — ответила Оксана, наливая в кружку кипяченой воды из большого стеклянного кувшина, в котором кипяченую воду студили специально для нее.

— Чего тебе не хочется? — Алексей поймал ее взгляд и не отпускал его своими серьезными горячими глазами. — Умываться или замуж?

Ее глаза вдруг помрачнели, ярко-малиновые губы сжались, а тонкие коричневые бровки сошлись на переносице. Но ответила она тем же мягким сонным голосом:

— Я умывалась уже. Совсем недавно, перед сном.