Чужая шкура
Шрифт:
— И в чем тут смысл? — спросила она.
— Как ни рыпайся, тебя все равно вокруг пальца обведут.
— Нет-нет, это я не вам.
— Ох, извиняюсь! — воскликнул шофер с преувеличенным смущением, насилу вписываясь в поворот.
— В этом весь гений Аристофана: он пародирует систему Сократа, и в то же время преклоняется перед его мудростью. Короче говоря, люди делятся на земных и воздушных. Первые возделывают землю, а вторые стремятся избавиться от ее тяготения. Эволюция поставила энергию вторых на службу первым.
— Это верно.
Таким же вежливо-нейтральным тоном
— В любом случае, выхода нет. Салат вянет, а корзины падают.
Шофер тяжко вздыхает, соглашаясь.
— Ну, не отчаивайтесь, — утешает его Карин.
Надышавшись их «Кэмела», я опускаю свое стекло. Мне неприятно, что она обращается со мной точно так же, как с первым встречным, будто сводит на нет ту степень близости, которой мы, как мне казалось, достигли за шесть писем и пять светофоров. А я-то думал, что мне не ведома ревность. Всякий раз, теряя Доминик, я просто страдал без нее и обвинял во всем себя. Но злоба, которую я, сам того не желая, питаю к затесавшемуся между нами таксисту, не похожа ни на одно из знакомых мне чувств. Автомобиль проехал по Елисейским Полям, нырнул в туннель под площадью Этуаль.
— Куда мы едем? — поинтересовалась Карин.
Я указал на бритый затылок, торчащий над водительским сиденьем с массажным ковриком.
— К нему.
Она нахмурилась. А он кивнул, затушив в пепельнице сигарету:
— Рабочий день у меня кончился, теперь только домой. А то легавые загребут, знай тогда раскошеливайся.
— Вы нам нальете рюмочку? — спрашивает она на выезде из туннеля, слегка пихнув меня коленкой. Не знаю, как это понимать.
— Рад бы, но у меня там пес.
Она кхекнула, словно пропела две ноты. Ее колено все еще прижато к моему. Так хочется взять ее за руку, что я впиваюсь ногтями себе в ладони. Ты видишь меня, Доминик, чувствуешь, как меня тянет к ней, тебе это неприятно или напротив, тебе стало полегче, не так давит груз моих страданий? Я не стараюсь оправдаться перед тобой, просто хочу разделить с тобой соблазн. Быть может, тебе нужно тело живой женщины, чтобы мы могли снова заняться любовью? Не для того ли ты послала мне ее?
— Пакет! — неожиданно кричит Карин. Шофер машинально жмет на педаль тормоза. Грузовичок позади нас еле успел вильнуть в сторону.
— Я его забыла в баре!
— Едем обратно, — говорю я таксисту.
— Он что, тупой, ваш приятель? Не могу я!
— Тогда остановитесь у метро!
Карин отрицательно мотает головой. Ей так хочется еще посидеть со мной рядом, соприкасаясь коленками? Она достает из сумки-мешка огромный еженедельник, оттуда вываливаются билеты на метро и две открытки — точь-в-точь как та, что она опустила в мой почтовый ящик.
— Я записала телефон бара, вдруг опоздала бы, — поясняет она, раскрывая еженедельник на сегодняшней дате.
Не без удовольствия я отмечаю, что страница совершенно пуста, там отмечено лишь время нашей встречи, мои инициалы, и рядом вопросительный знак. Что, она сомневалась, тот ли я, за кого себя выдаю, приду ли я и приходить ли ей? И видно, решила действовать по обстоятельствам. Надеюсь, она обдумывала
— Сена, — сдержанно комментирует шофер, проезжая по мосту Нейи.
— Спасибо, — отзывается Карин.
Набрав номер, она ждет соединения. Мой взгляд падает на «Принцессу песков», лежащую у нее в сумке — эту старенькую книжонку карманного формата, сплошь в загнутых углах, а на полях странички, заложенной билетом на поезд и скомканным шарфом, видны россыпи ее круглого почерка. Я прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы посмотреть на речку, которой не видно.
— Вы у стойки? Добрый вечер. Я минут десять назад сидела в глубине зала слева, напротив такого крупного господина в бежевом, который пил шампанское… Еще сидит? Классно. Так вот, я забыла у своего стула полосатый пакет на веревке, на нем написано: «Dank u Zuidermarkt» — нет, это по-фламандски, значит «Спасибо супермаркету». А? Ну да, конечно, распродажи, запихнула во что попало. Видите его? Здорово! Можете пока припрятать? Только осторожно, там все жутко ценное, в смысле, для меня, а вообще гроша ломаного не стоит, вы когда закрываетесь? О’кей, забегу, как сумею. Вы просто чудо!
Она задвигает антенну мобильника и улыбается мне, успокоенная:
— Ну вот. Мы свободны.
Она морщится, поскольку я никак не реагирую, кусает губы.
— Да, но вы-то как? У вас потом еще дела?
Я не могу удержаться и спрашиваю: «Когда — потом?»
— После меня.
Я отрицательно качаю головой. Она словно только что обнаружила, что наши колени соприкасаются, отодвигается к двери и скрещивает ноги. Уставившись на инструкцию с правилами поведения в спорных ситуациях, приклеенную посередине ее стекла, она говорит уже мягче:
— Если вам надо побыть одному, поработать… я все пойму.
— Нет-нет, все в порядке.
— Как продвигается?
— Я закончил.
Она поворачивается ко мне всем телом. А я все силюсь рассмотреть сквозь слишком слабые для меня очки, что там сказано о порядке подачи заявлений протеста на оплату проезда в префектуру полиции.
— Серьезно?
— Весьма.
— Я думала, работа в самом разгаре!
Похоже, она всполошилась. И разочарована. Видно, надеялась разделить со мной муки творчества, высказать свое мнение, придумать сюжетные ходы, повлиять на мой стиль… Сам не знаю, что на меня нашло. Хотел быть свободным. Оставить труды позади. Немного передохнуть. И потом, законченная книга — все же меньшая ложь, чем «работа в самом разгаре».
— Так нечестно, — бормочет она, разглаживая носком туфли складку на коврике.
— Что?
— Ничего.
Она вскидывает голову, натянуто улыбается:
— Извините. Вы молодец. Рада за вас.
И плачет. Беззвучно, не поворачивая головы, не жмурясь. Я вконец огорошен такой реакцией. В зеркальце заднего вида, из-под клочковатых бровей за нами следят беспокойные глаза, перебегая с нее на меня, как «дворники» по стеклу. Она выбрасывает в окно сигарету. Машина свернула с кольцевого бульвара Дефанс на шоссе, ведущее к Курбевуа.