Шрифт:
Глава 1. Два мира в одном
Наверное, самое яркое воспоминание нашего детства – это мама. Её лучезарная улыбка, весёлый смех, тёплые руки, нежные объятия. Это всё наша мама. И я помню её такой.
Матушка родилась на плантации близ Сент-Огастина. Дочь надзирателя и любовница хозяина. Вся её недолгая жизнь прошла в доме господина и в его постели. Когда говорят о возлюбленных, имеют в виду любовь. Но в рабстве нет святого чувства. Мою мать господин Эдмунд не любил. Он владел ею, как легкодоступной вещью.
Для мужчин рабство выгодно. Не нужно тратиться на подарки и ухаживания. Не надо читать стихи и петь романсы. Достаточно
Хозяйка орёт и хлещет тебя по щекам за то, что ты нерасторопная лентяйка. И только ты знаешь причину её недовольства. Её муж вчера в своём кабинете оказывал тебе своё хорошее расположение. Владел тобою. В чём твоя вина? Ты родилась красивой рабыней, и тебя захотел твой хозяин. А ты должна быть кроткой, услужливой, верной рабой. И даже твои дети, рождённые от хозяина, будут рабами.
Я была не единственным ребёнком своей матери. За годы в постели хозяина мама произвела на свет девять детей, но выжила только я. Она не успевала разродиться и схоронить дитя, как хозяин старательно заделывал ей очередного. И так до самой её смерти.
Все дети боятся потерять мать. Мы не можем представить себе жизнь без любимого для нас человека. Она необходима нам, ведь без неё наше существование в этом мире было бы невозможным.
Я ужасно боялась нашего с ней расставания.
Ещё будучи совсем маленькой, я стала свидетельницей самой жуткой и жестокой сцены. Из рук чернокожей рабыни вырывали ребёнка. Маленького мальчика. Он был не старше меня. Совсем кроха. Держась за вопящую мать, малыш плакал, а один надсмотрщик, схватив за ноги, тянул его к себе. Мать пыталась удержать своё дитя, но пришёл другой надсмотрщик. Он размахнулся и ударил кнутом рабыню. Кожаная бечевка разорвала и так худую ткань на спине женщины. Пройдя, оставила ярко-красную полосу.
Мой детский разум не сразу понял, что это кровь. И только когда мужчина с кнутом повторил, а рабыня, взревев от боли, разжала руки, я закрыла глаза, именно в этот момент я испытала сильнейший страх потерять маму.
До меня донёсся хриплый голос бившего рабыню:
– Расплодились нигеры!
Сына той рабыни бросили в клетку, как животное. Торговец закрыл на замок и двинулся дальше собирать по плантациям свой товар. Рабыня попыталась бежать за повозкой, но кнут догнал её быстрее, чем она успела сделать шаг. Итак, он терзал тело женщины, пока телега не скрылась за поворотом. Она не кричала, как минуту назад. Эта женщина лежала на пыльной дороге и вздрагивала от каждого удара. Её тело походило уже на кровавое месиво, но надсмотрщик не останавливался. Он всё бил и так горем угнетённую мать.
Они считали, что мы не умеем любить и все наши порывы обычные животные инстинкты. Стоит забрать у нас дитя, и мы тут же, как кошки, забудем о нём. Родим другого. Потом ещё одного и ещё. Итак, пока будем в состоянии рожать новых рабов для господина.
В тот день я бежала к матери в господский дом. Я так быстро бежала, боясь, вдруг этот торговец вернётся, и заберёт меня. Мне, казалось, что рядом с мамой я в безопасности. Она никогда меня не отпустит, даже если её так же сильно будут бить, как ту рабыню.
Какой наивной я была тогда. Не торговца следовало мне бояться, а того, кто продавал. Моего отца.
Я босыми ногами вбежала через чёрный ход на кухню. Хорошо помня, что мама говорила о доме белых господ. Нам нельзя заходить туда без позволения. За ослушание последует наказание. Но я тогда совсем не думала об этом. Я хотела увидеть мать и прижаться к ней. Я хотела укрыться в её руках от преследующего меня страха быть оторванной от мамы.
Она стояла и взбивала тесто для пирога. Скоро обед и наши хозяева соберутся в столовой. Блюда должны быть готовы в срок иначе кто-нибудь обязательно ответит за промедление.
Я бежала по кухне, маневрируя между телами рабынь. Среди серых одинаковых платьев домашней прислуги я быстро отыскала мать.
– Мама! – кричала я, влетая в неё, – Мама не отдавай меня злому дяде!
От неожиданности у матери выпала миска из рук. Звук бьющейся посудины заставил всех остановиться на мгновение. Рабыни смотрели на меня, обнимающую материнские ноги.
– Мэг, если любимого пирога масы Эдмунда не будет на столе, ты отхватишь плетей! Ясно? – зло крикнула рабыня – экономка.
Я не любила тётушку Тару. Она всегда ходила, задрав нос как можно выше, считая своё положение в доме хозяев самым привилегированным. Тётя Тара говорила, что на ней держится весь дом. Без неё белые и дня не проживут, потому что только она способна всё и всех проконтролировать. И хозяин очень любит её. Тара же была её кормилицей. Но мы-то отлично знали, она для них чуть дороже гончего масы.
– С масой Эдмундом я уж как-то сама разберусь, – огрызнулась мама.
Тётя Тара завернула, как обычно, свой нос и устроила нагоняй другим рабыням. С моей матерью она особо не ругалась. Кормилица хозяина знала о связи моей матери с Эдмундом.
– Ну, что случилось? – спросила мама, опускаясь на колени.
– Злой белый дядя забрал ребёнка у тёти, – плакала я.
Она обняла меня. Тёплые руки мамы гладили спину, а губы целовали мокрые от слёз щёки.
– Перестань, милая, – успокаивала она, – тебя никто не заберёт.
– А надсмотрщик бил её, – я расплакалась, представив маму на месте той рабыни.
– Меня бить нельзя, и тебя никто не заберёт, Лили, – руки мамы уже обнимали мои щёки.
Я смотрела в её глаза. Они мне показались такими искрящимися, как капельки утренней росы. Моя мать пыталась сдержаться и не расплакаться. Она не хотела меня напугать. Лучше чтобы маленькие дети не знали, что в этом красивом мире, куда они пришли есть боль и горе. Мама старалась, как могла оградить меня от этой жестокой жизни раба.
Когда я узнала о своём рабском положении – мне было шесть лет. Очень поздно для такой правды. Многие чёрные дети уже к трём знали, что они собственность. А я жила и не знала об этом. Я бегала за бабочками. Я не собирала хлопок на плантации, как другие дети. Я ела вкусные блюда, приносимые матерью из дома. Я ела их и не догадывалась, что это всего лишь объедки с господского стола. Куски поощрения, брошенные нам, как собакам. Я не видела, как хлещут провинившихся рабов кнутом. Мама не водила меня на расправы. А для всех это зрелище было обязательным. Так сказать, поучающим и в назидание другим. Я не слышала стонов рабов в холодных ямах. Не видела беглецов в колодках. По прихоти хозяйки все наказания проводились за домом на конюшнях. Её впечатлительная натура не могла выносить жестокости.